Жизнь и учёба

Собственно в Капелле я сдавал только два экзамена — вступительный и по сольфеджио в четвёртом классе, до конкурсных в восьмом не доучился (поскольку восьмой класс заново проходил в Десятилетке).

К моменту поступления я уже знал ноты, знал, как они записываются, мог найти их на рояле, но играть совершенно не умел, разве что «Чижик-Пыжик» одним пальцем.:) Дело в том, что мои родители — оба пианисты — сознательно не учили меня в детстве именно игре на фортепиано, ради того, как они потом объяснили, чтобы я в последствии не переживал смену педагога, смену методик и т. п., и потом, известно, что быть педагогом у собственного ребёнка, равно, как и учиться у папы или мамы — довольно не просто.

Вступительный экзамен был довольно простым: «мальчик, спой любую песенку, которая тебе нравится. Послушай эту нотку и спой её. А теперь попробуй найти её на рояле. А теперь другую. Послушай, я простучу ритм, а ты попробуй повторить. И т. д.» То есть, навыков владения инструментом не требовалось, был бы слух и голос.

Принимали, как я уже писал, двадцать шесть человек. Делалось это, естественно, с расчётом на последующий отсев (действительно, кому нужно каждый год столько дирижёров-хоровиков? ;-)), и действительно, уже после первого класса двоих исключили.

Д. Н. Ардентов

Начал нас учить, я уже писал, Дмитрий Николаевич Ардентов — элегантный мужчина в очках, который преподавал ещё и в Институте Культуры. У нас он вёл хор первоклассников и теорию музыки и сольфеджио. Кроме того каждый, само собой, индивидуально занимался по фортепиано, «роялю», как это называлось. Часто объяснение нового теоретического материала Дмитрий Николаевич предварял словами: «Как вы уже, наверное, знаете из уроков рояля...» Обучение было весьма интенсивным, практически на каждом уроке мы узнавали что-то новое. Например, к концу первого полугодия мы уже знали, что такое увеличенная секунда, на какой ступени она строится и куда разрешается.

В первом классе Д. Н. Ардентов устроил как-то конкурс, кто красивие и аккуратнее пишет ноты. Выиграл тогда Лёша Васильев.

В хоре же мы учились петь вместе, учились понимать дирижёрские жесты и постепенно готовили репертуар к отчётному концерту. Тогда же Дмитрий Николаевич впервые разделил нас на дискантов и альтов — разделение, которое осталось до самой смены голоса. Мы гордились принадлежностью к той или иной группе хора, знали точно, и не только про своих одноклассников, в каких голосах кто поёт, и часто, скажем на математике, можно было услышать: «а вторые дисканты решили задачку первыми!»

Как-то Фёдор Михайлович сказал на репетиции, что настоящий мальчишеский голос — это альт. Я на него тогда внутренне обиделся, так как обладал очень высоким писклявым дискантом, который, вопреки природе, после мутации превратился почему-то в тенор. :-)

Хор мальчиков первого класса

В конце учебного года — традиционный отчётный концерт Училища, на котором хор первоклассников первый раз предстаёт перед публикой. Нас одели в черные бархатные курточки с кружевными бантами (в отличие от Хора мальчиков, который пел тогда в красных галстучках) и мы впервые вышли на капелльскую сцену.

Сколько ещё раз в жизни нам предстоит сюда выходить! Странное дело: уже позже, когда я уже играл на кларнете, доводилось много раз выступать в этом зале, и в оркестрах, и в ансамблях и соло, и каждый раз не покидало удивительное ощущение теплоты и уютности, спокойствия, невозможное в других залах — ни в Консерватории, ни в обоих залах Филармонии — нигде. Куда-то исчезает мандраж, теплеют руки, твой звук наполняет весь зал, и он как будто прислушивается, как старый добрый мудрый учитель, словно говоря: «Молодец! Ты кое-чему научился за те тридцать пять лет, что я тебя знаю»...

Часто первое выступление первоклашек не обходится без конфуза, и на сцене после ухода хора остаётся лужа. Не был исключением и наш класс. Честное слово, это был не я! :-)

После выступления нам подарили по розовому марципановому поросёнку, переодели и отправили в зал к нервничающим родителям слушать второе отделение.

Традиция давать детям перед концертом что-нибудь вкусненькое неукоснительно соблюдалась. Чаще всего это были шоколадки или апельсины. Делалось это, как я теперь понимаю, для поддержания сил и для поднятия творческого настроения. Ведь концерты, как правило, вечером, когда нормальные дети готовятся спать. (Эпитет «нормальный» по отношению к другим учебным заведениям звучал довольно часто, например, в таком контексте: «Будешь плохо заниматься на рояле, тебя исключат, и пойдёшь учиться в нормальную школу». И действительно, довольно сложно было ответить на вопрос сверстников во дворе или на даче: «Ты в какой школе учишься?»)

Так вот, про шоколадки. Представьте себе картину: хор, уже одетый в концертные костюмы и стоящий позади органа за кулисами Капеллы, обходит Баранов или сам Козлов с большущей коробкой в руках, и всем даёт по шоколадке и апельсину. Естественно, всё это молниеносно съедалось.

На выездные концерты, в Филармонию, в Октябрьский Зал нас возили на автобусах. На старых Львовских, а иногда подавали и ПАЗик, тогда Баранов, рассаживая хор, командовал: «Шестой класс — в гробовик!» Нашему классу повезло: отец того самого Стасика Трифонова, который сыграл рыжего Федю в «Учителе...», работал водителем автобуса. Уж не знаю, как он договаривался в своём гараже, но часто для нашего класса он пригонял отдельный автобус, и мы ехали, как баре, сидя, тогда как остальной хор давился в другом автобусе.

В седьмом классе в нашем расписании появился новый предмет: «Групповое дирижирование». Вёл его у нас Анатолий Павлович Емелин. Занимались мы в Спевочном зале, полукругом выстроившись вокруг рояля, за которым сидел (а чаще стоял) Анатолий Павлович.

Он ставил нам руки, ноги (что тоже немаловажно), учил показывать ауфтакты к разным долям, снятия, нюансы, оживлял давно знакомую нам по урокам сольфеджио дирижёрскую сетку, в общем занимался той элементарной кухней, что составляет основу дирижёрского ремесла.

Первым произведением, которое мы таким образом все вместе дирижировали, была русская народная песня «Соловьем залётным», не помню, в чьей обработке. Со стороны, наверное, довольно нелепое зрелище: за роялем сидит педагог, играет, а десяток мальчишек синхронно дирижируют. :)

К концу учебного года Анатолий Павлович разбил нас на пары (я оказался в паре со всё тем же Стасиком Трифоновым) и предложил на выбор два произведения (для всех одинаковые) для подготовки к «Посвящению в профессию». Тут память подводит меня, я никак не могу вспомнить, что мы выбрали со Стасиком, помню только, что что-то про войну, про героя, который бросился под танк со связкой гранат.

Само «Посвящение» проходило так. В торжественной обстановке, в том же Спевочном зале. Были приглашены все родители нашего класса, учителя. На шелкографе (ксероксов ещё не было) были отпечатаны приглашения. Мы по очереди, парами выходили в центр, один садился за рояль, другой вставал на подиум в пространство, образуемое выемкой одного рояля и плоским боком другого, и исполняли подготовленное произведение. Потом менялись местами, и исполнение повторялось.

Это был не первый наш выход в качестве дирижёров — первый был, по-моему, зимой, на зачёте. Но тогда на нас смотрели и слушали нас только педагоги, сейчас же происходило первое выступление на публике. В конце действа Баранов поздравил нас со вступлением в славную семью хоровых дирижёров, сказал о каждом что-то конкретное (я запомнил его фразу: «Генслеру спасибо за крещендо»), и все поехали на Кировские острова, в снятый силами родительского комитета ресторан, праздновать событие. Закончилось всё поздно вечером игрой в футбол на лужайке возле ресторана...

Владимир Генслер
26 января 2004

См. также:

• Интервью [23-26.01.2004]
• Дворы и здание Капеллы [25.01.2004]