Пётр Захаров:

«Всё, что я умею,— умею благодаря Хоровому»

Пётр Захаров — выпускник Хорового училища имени Глинки 1998 года. За прошедшие с момента выпуска двадцать лет он участвовал в массе интересных проектов — сольных и коллективных. Как певец, как пианист, как педагог, как режиссёр, как аранжировщик. Прямо в эти дни Пётр участвует в телевизионном вокальном шоу талантов «Голос» на Первом канале российского телевидения. Нашим читателям будет интересно узнать о том, как складывалась судьба музыканта. Но особенно подробно мы остановимся на работе П. Захарова в Хоровом училище в качестве педагога по вокальному ансамблю.

— Ты работал в Хоровом училище. Когда это было?

— Это был один год — с осени 2007 по весну 2008.

— Как получилось, что ты туда пришёл?

— Я тогда только что демобилизовался и не знал, куда податься. У меня были серьёзные проблемы с голосом, я сорвал его в армии. Не знал, чем заняться. И тут мне звонит Ирина Александровна Безгодова и объясняет, что с этого года в Хоровом училище планируют ввести новый предмет — ансамблевое пение. И она помнит, что в своё время, в училищные годы, на первом-втором курсах, я всё время мутил какие-то такие вещи: делал аранжировки, мы их пели — просто в своё удовольствие. В заграничных поездках мы с этими песнями иногда ходили по площадям, по барам в предрождественские дни, и нам даже иногда что-то кидали в шапки. Она вспомнила этот опыт и предложила мне начать этот предмет с чистого листа. Давалось два последних курса, при чём у последнего курса — сразу дипломная работа. То есть с этим уже ребята будут в консерваторию поступать!

— Получается, что этот предмет был таким важным, раз его только ввели, но уже сразу предусмотрели по нему экзамен, заносили результат в диплом, и этот результат мог влиять на поступление в консерваторию?

— Да. Последний экзамен у нас был сделан в форме открытого концерта. Он был посвящён творчеству Глинки. От трио, квартетов, квинтетов и секстетов — до сводного ансамбля обоих курсов. Получился такой праздничный концерт, мы провели его на одной из дворцовых площадок недалеко от Училища.

— Какие задачи ставились в твоём курсе? Что требовалось от студентов? Что принималось в расчёт для оценки в диплом? Делали ли они сами аранжировки, или их делал ты, а им оставалось только петь?

— Я находил репертуар, писал переложения или аранжировки, распевал ребят, прослушивал их голоса, тембры, соединял их в коллективчики от трёх до шести человек. Их задача была — приходить на урок с более-менее выученным материалом, чтобы не разбирать его на занятиях. И привыкать, с одной стороны, слушать друг друга, то есть вырабатывать какое-то чувство ансамбля, а с другой — проявляться, как более индивидуальные музыканты по сравнению с тем, что они делают в хоре. Здесь уже больше ответственности на каждом. Каждый — партия. Такие ансамблевые опыты были чем-то средним между привычным для них хором и сольным пением.

— Ты говоришь, что максимальным составом был секстет. Стало быть, полным составом, двумя курсами — что уже являлось бы хором — вы не пели?

— Собственно, сам предмет — ансамблевое пение — и подразумевал пение небольшими ансамблями. Тот хор, который мы сделали в конце нашего концерта, не был обязательным по программе. Но нам хотелось это сделать для концерта. Не для экзамена, а просто чтобы завершить концерт. Все участники вышли, и не просто поклонились, а ещё все и спели. Дима Соколов сел за рояль, и мы грянули «Славься». Мы даже сделали это двуххорно.

— Каково было соотношение музыки с сопровождением и а капелла в вашем репертуаре?

— Всё остальное было а капелла. С сопровождением — только этот концертный номер. В этом и был смысл предмета: вытащить максимальную самодостаточность из этого маленького а’капелльного коллектива. Чтоб ребята чувствовали друг друга и приучались в таком малом составе мыслить одним дыханием, одним движением, одним чутьём, и в то же время максимально проявляться как солисты.

Оказалось, это не так просто. В хоре легко спрятаться друг за друга, а в сольном пении —нет потребности слушать то, что происходит рядом. Всё приходит с опытом. Так что этот предмет как раз развивал чутьё ансамбля в солистах и навыки солиста в хоровых исполнителях.

— Что тебе удалось лучше всего? Чем ты особенно гордишься из того времени?

— У нас появилась мысль сделать программу ко Дню Победы. Образовался концертный ансамбль. Ребята, самые голосистые, они подошли друг к другу. Это были Гриша Шкарупа, который сейчас в Молодёжной программе Большого, Дима Писарев, который сейчас создал Хор русской армии, Костя Щербенко, сейчас успешно сольно выступающий, Костя Лейпус, который сейчас живёт в Германии, кажется, и больше занимается композицией. Но у него был удивительный тенор лирический, он держал эту тесситуру потрясающе. И вот, эти ребята больше всех изъявляли желание выступать.

Многие хотели выступать ансамблями. Это была у них дополнительная мотивация, чтобы учить что-то дома, ответственнее подходить к процессу. Но вот эти ребята — больше всего хотели и больше всего могли. И мы с ними сделали программу из двух отделений под названием «Эх, дороги». Я сделал для них аранжировки —для их квартета и для ансамбля народных инструментов «Арт-контраст». Руководителем инструментального ансамбля был Руслан Смоляров. Он же был автором инструментальных аранжировок для нашей идеи. И мы сделали историю Войны в песнях. От «Вставай, страна огромная» до «Дня Победы», но не ограничились только просто песнями военных лет, а включили туда и духовные произведения. Кстати, там был «Свете тихий» моего отца. Удивительная вещь, которая исполняется на службах. И «Тебе поем» Рахманинова — в виде вокализа, как такой тихий Реквием. И народные песни. И казачьи. И переложения Свиридовских хоров — «Как песня родилась» или «Ты запой мне ту песню, что прежде...», «Наша Родина Россия». Из этого сложилась очень гармоничная, но не одноплановая, не линейная история, объёмная. О судьбе, характере, героизме — без лишнего надрыва. И ребята очень тепло отнеслись к этой идее — и певцы, и инструменталисты. И для меня это было особой гордостью, что эта идея воплотилась: молодые горячие ребята в этом искренне участвовали.

Мы показали эту программу в Училище, потому что нужно было получить благословение, прежде чем выступать с ней на сторонних площадках. Все из ведущих педагогов присутствовали на прослушивании. Был и Владимир Евгеньевич. И Владимир Константинович был! Анатолий Павлович Емелин. Собрали всех, кто имел голос и отношение к тому, чтобы что-то разрешать. И всем тогда эта идея понравилась, тем более, что это достаточно мобильный коллектив, который мог при желании, имея время и возможности, даже по разным площадкам гастролировать.

Тогда у нас это получилось, мы выступили, были собой безумно довольны, но сил это у нас заняло очень много. Ребята старались. У каждого, кстати, было по сольной вещи. Бас пел «Эх, дороги», баритон — «Тёмную ночь», тенор — «Катюшу» и «Смуглянку». Всё остальное было ансамблями. Вся эта история не относилась к учебному процессу, не была обязательной. Но это было нашей инициативой. Для меня, наверное, гордостью было, что получилось ребят вдохновить. Что — помимо их и без того безумной нагрузки — они взяли на себя дополнительную ответственность.

— Эта программа вся была с сопровождением?

— Там были а’капелльные номера. Хоровые переложения — Свиридов, Рахманинов — исполнялись без сопровождения. Они были, как будто изюминкой, вставочкой. А сама история, конечно, была с участием инструментов. Причём я помню, что «Вставай, страна огромная» и «День Победы» мы исполняли не как песни, со словами, а давали только намёк. Потому что это слишком знаковые вещи, и мы не хотели, чтоб это было «в лоб», а мысль была в том, что что-то надвигается, что-то начинается, оркестр играет эту музыку — и все сразу понимают, о чём. А ребята это всё пели вокализом, приглушённо. Ну и в конце тоже «День Победы» был вокализом. Получилось шире, чем если бы это было со словами. Слова — у каждого слушателя в голове.

— Где проходил этот концерт?

— Это был музей-квартира Самойловых на Стремянной. На более крупные сцены мы с этой программой не пошли, поскольку это требовало очень много сил, а ребятам нужно было учиться. Ну а потом и дороги у нас всех разошлись: поступали, переводились на факультет, уезжали из страны, и я уже не преподавал... Но инструментальный ансамбль потом несколько раз просил моего разрешения что-то из этой программы с другими певцами исполнять. Так что где-то это продолжало исполняться. Но первый опыт был с ребятами из Хорового училища.

—Было ли за тот год работы что-то, что совсем не получилось?

— Были ребята более мотивированные, более вдохновлённые процессом, более настроенные на то, чтобы работать. А были ребята менее настроенные. И, разумеется, я расставлял ребят в эти составы, чтобы у них не только голоса сливались, но чтобы они ещё и тянулись друг к другу. Чтобы не было явных провалов. И были ребята, которые и учились, потому что родители заставили, не собирались становиться музыкантами. И один такой человек в коллективе других — он бы всем оценку понизил. Поэтому из таких ребят тоже были ансамбли. И они понимали, что им надо сдать экзамен... А в то же время такое было: «Пётр Алексеевич, тут у нас сегодня погода такая... А можно на скейте покататься?» Были и такие истории. И очень многому меня научили ребята. Потому что до этого я никогда не преподавал, и думал, что с ребятами можно говорить, как со взрослыми людьми, и мотивировать их так, как мотивируешь профессионала,— музыкой. Я был честно уверен, что у всех горящие глаза, ощущение «о, какая музыка, сейчас мы к ней прикоснёмся!» А оказалось, что ребята очень разные бывают. И я даже вспомнил нас в том возрасте, что не у всех прямо так глаза горели. Но и поколения немножечко разные. Разный подход. И они научили меня ставить требования. Говорить конкретно, строго,— чего я до этого не умел, мне просто не приходилось. Поэтому явных провалов не было даже у тех, кому не особенно надо. Мы искали к ним нужный подход, находили репертуар, который легче выучить, легче спеть. Пусть он менее яркий, но зато они с ним справятся. Поэтому сказать, что что-то прямо провалилось, нельзя.

И за эти два года (младшему курсу на второй год я, уходя, оставил задание, и они продолжали заниматься) все как-то успели прочувствовать, что же это такое — вокальный ансамбль, успели притереться друг к другу и выступить даже с какой-то степенью артистической свободы на сцене. Понятно, что с высокопрофессиональной точки зрения мы достигли не ахти чего многого. Но я знаю, с чего мы начинали. Мы прокладывали начало, делали самые первые шаги. Для себя мы сделали много, большой шаг.

— Почему ваши занятия продлились только год?

— За этот год я что-то решил с голосом. У меня начались какие-то концерты, поездки, собственные проекты, я не мог всё время, куда-то уезжая, отменять занятия и бросать ребят. Вести несколько ансамблей — это нужно быть ими всё время. Я всё время писал им что-то, перекладывал под конкретные голоса. Всё время думал о них. С кем-то что-то не получается, приходишь домой и думаешь: почему. А другой курс — у них как будто другой организм. Ищешь их слова, их подход, их мотивацию, их нерв. А уезжая — даже на короткое время,— ты бросаешь этот процесс, и они расхолаживаются. Поэтому пришлось передать предмет другому педагогу — Егору Лосеву. Но я был на нескольких первых занятиях, и позже тоже приходил, смотрел, что происходит. Что-то подсказывал с репертуаром, что-то подкидывал. Но получилось, что фундамент уже был заложен — за предыдущий год.

— Все ансамбли составлялись для каждого курса отдельно или смешивались?

— Я был бы и рад, чтобы какие-то ребята с разных курсов, хорошо подходящие друг к другу, перемешивались. Но нельзя. Успеваемость оценивалась по курсам. Такой-то курс сдал на столько-то. Нет, нельзя было перемешивать. Для концерта — пожалуйста. Но за время обучения всё равно ансамбли, сформированные внутри курса, спевались, и мешать их специально для концерта не было смысла, это означало сбивать их.

— Тебе помогал кто-то из других педагогов? Скажем, педагоги по вокалу? В подготовке больших концертов или в повседневной работе?

— Нет. У каждого педагога были свои цели и задачи. Педагоги по вокалу мучали ребят по-своему. Те потом выжатые приходили. Наш предмет был всегда где-то в конце дня, последний. И часто ребята приходили — после хора, после сольфеджио, после вокала и жаловались на голосовую усталость. А мне же тоже нужно добиваться звучания, баланса голосов. «Ребята, пожалуйста, давайте последнее, что сегодня можете. Нам осталось с вами полчаса, давайте в эти полчаса дожмём, что нужно на сегодня». Они: «Лаааадно». И иногда бывало, что откуда только силы берутся!

Каждый педагог занимался своим. Я занимался своим по вокалу, иногда что-то подсказывал, но старался не лезть, потому что разные педагоги — разные школы, по-разному учат, и это было бы некорректно. Я скорее ставил просто художественные задачи. Иногда, если спрашивали: «Как бы вы спели? Покажите»,— я показывал, но не больше. И другие педагоги тоже не вмешивались. Наша работа была — только наша, и мы были предоставлены только сами себе. Никто не вмешивался, не подсказывал, не помогал.

— Когда ты учился в Училище сам, хор юношей, как отдельный хор, существовал?

— Нет, хора юношей, как отдельного организма не было. Иногда какие-то произведения в наших хоровых училищных концертах исполнялись мужским составом. Иногда даже целое отделение мы выходили, что-то пели. Но такого, что «Хор юношей Хорового училища» — и поехали куда-нибудь — такого не было. Нет, были только номера.

— До 1989 года, когда хор юношей объединили с хором мальчиков на постоянной основе, им руководил Алексей Михайлович Кутузов. Хора юношей не стало, но Алексей Михайлович оставался работать до самой своей смерти в 1997 году. Помнишь ли ты, преподавал ли он что-то, кроме дирижирования, в течение 1990-х?

— Я не могу не помнить, потому что с этим тоже связано яркое воспоминание! Алексей Михайлович вёл у нас хоровую аранжировку. И я, уже к тому времени что-то написавший, приносил ему эти работы, он их одобрял, ставил мне свои пятёрочки. И когда его не стало — мы были тогда на втором курсе,— мы сделали концерт его памяти в Капелле. И как раз на этом концерте мы, хором юношей, исполнили две мои обработки, которые он как-то очень отметил тогда. И это была дань ему, как педагогу по аранжировке. Это была «Калинушка» и «Любо, братцы, любо». И это было первое исполнение этих аранжировок — прямо вот исполнение, на публике, в Капелле. Я очень рад, что мы посвятили это первое исполнение памяти Алексея Михайловича, потому что эти песни вышли в свет с его благословения. После этого мы уже записали диск с хором Училища на «Мелодии» и включили туда эти аранжировки. (Эти записи есть в Контакте: Хор юношей Хорового училища, запись 1998 года.)

Мы, к сожалению, не застали Хор юношей, как самостоятельный организм. В 1989-м, говоришь? Мы были тогда во втором классе, хором занимались у А.П.Емелина...

— Во втором классе вы занимались у А.П.Емелина, а в первом?

— А в первом — Дмитрий Николаевич Ардентов.

— Значит, ты его застал?

— Застал! Он запомнился мне, как удивительный педагог по сольфеджио, прежде всего. Гений какой-то, который умел так заинтересовать, что сольфеджио просто было любимым предметом. Ну и, конечно, хор. Мы пели какую-то песню про лягушонка, и даже выходили с ней в Капеллу на концерт, открывали. Выступали с такими жабо. А перед выходом на сцену Серёжа Хохлов — был такой хулиган в нашем классе — бегал и дёргал всех за это жабо. Оно было на резиночке. И он мне это жабо оторвал! Я стою с этим оторванным жабо, а тут объявляют: «Так, всё, строимся, пошли на сцену». Нас выводят на сцену, а что мне делать-то? Мне осталось только прижать его к груди подбородком. И потом мама, которая сидела на балконе и смотрела оттуда моё первое выступление, говорила: «Что-то я смотрю, все поют, а мой мальчик как-то вот потупился и стоит как-то вот так, себе под нос».

— Как сложилась твоя жизнь после окончания Училища?

Я обязан тому, что сегодня умею, только Хоровому училищу. Я ничего нового в Консерватории — ни на дирижёрском, ни на вокальном — не узнал. Ну, кроме уже специализаций каких-то. Я всё сдал экстерном. Фортепиано — экстерном (спасибо Андрею Фёдоровичу Курнавину). Сольфеджио — экстерном (спасибо Ирине Евгеньевне Тихоновой). Только часы работы с хором мне нужны были по большей части. Остальное — в Училище было ярче, сильнее, ответственнее. Поэтому всё, что я умею,— умею благодаря Хоровому.

После Училища я поступил без экзаменов в Консерваторию, как обладатель красного диплома. На дирижёрско-хоровое отделение. Учился-учился, учился-учился... В Училище всё было по требованиям сильнее. И мне как-то очень захотелось петь. Я всё пытался разузнать про вокальный факультет. И где-то в середине второго курса я перешёл на вокальный, хотя до этого хотел совмещать. Но с этого года совмещение стало платным, и у меня не было таких тысяч долларов, так что пришлось выбирать. И я выбрал новую для себя профессию, думал, будет легче. Дальше началась такая история: за время обучения в Консерватории на вокальном я потерял голос. Получилось так, что я за это время открыл одну из важных причин, что же со мной не так. А оказалось, что у меня есть природный дефект — деформирована гортань. И после того, как я с тройкой по специальности окончил Консерваторию (идя по остальным предметам на красный диплом), потерял возможность идти в аспирантуру (я думал, я мало поучился, и вот бы ещё два года!), ушёл в армию, потерял там голос вообще...

— В армию ты пошёл после окончания Консерватории?

— Да, я окончил Консерваторию и решил завязать с музыкой. Потому что поставил на себе крест. Устал биться, думать — получится что-то или нет. И ушёл в армию. Хотел попасть куда-нибудь подальше от музыки. Меня взяли по группе А — без жалоб на здоровье. Группа А — это десантура, морская пехота, спецназ. В летний призыв я уже не попадал, а до зимнего мне оставалось полгодика. И я пошёл на курсы подготовки при академии Гос. безопасности. Там вот это всё: полосы препятствий, метание ножей, спец. рукопашки. Всё, чтобы забыть эту музыку. И собирался служить дальше. Год, поскольку с высшим образованием. Спецназ, если бог даст. Но судьба не отпускает. Где-то за полторы недели до моего призыва мне позвонил начальник военно-оркестровой службы округа. В Петербурге шёл фестиваль военных оркестров. Им нужен был солист на две песни. Они где-то когда-то меня слышали, кто-то им порекомендовал, и вот этот начальник меня позвал. И я решил на прощанье спеть эти две песенки. Выступил. И после фестиваля этот начальник мне позвонил, говорит: «Спасибо вам за работу. Всё было замечательно. Какие планы у вас дальнейшие?» — «Иду в армию» — «А куда?» — «В спецназ» — «Да вы что! Да зачем вам это надо! Слушайте, там без вас проживут. А вот нам бы вас не хватало. Не хотели бы вы послужить Родине по специальности?» И позвал меня в оркестр штаба Ленинградского военного округа солистом. А я-то к тому времени решил уже, что с пением завязал. Но иногда выбор, который тебе судьба предоставляет, не очень тебя спрашивает. Настолько сильно судьба идёт навстречу, и настолько сильный отклик внутри, что это — моё. Умею — не умею, боюсь — не боюсь, могу — не могу. Но — моё. Поэтому не согласиться было не реально. Я согласился, он прислал на меня какую-то директиву, и меня прямо с призывного пункта пришли и забрали в оркестр штаба.

Выступал я там всего пару раз. Основное это было солдатня. Я там скалывал лёд. Простудился сильно. Нужно было репетировать как раз в этот момент. Вот там и сорвал голос окончательно. Просто уже до кровоизлияний.

То, что пели за время службы, это один раз какой-то концерт в Мальтийской капелле, а другой — на днях Петербурга в Шанхае. Но с голосом было не очень. В голове — полная каша. Один страх. Я разучился петь полностью. Открывал рот и не знал — что и как делать. Это трудно объяснить. Когда с этой сложной, несостыковывающейся у тебя в голове информацией о процессах психофизических, как с ней жить. Это очень большая психическая нагрузка. Такой разлад внутри себя. Когда ты не можешь чего-то простого сделать. Тебя не слушается организм. Память травмы, болевые ощущения, которых хочешь избежать и чуть-чуть приберечь голос. А это для него тоже вредно — не отпускать его, а всё время приноравливаться.

Поэтому меня даже демобилизовали чуть раньше времени. Не только из-за голоса, но и из-за других проблем со здоровьем, которые открылись на маршировке — тазобедренный сустав полетел.

И вот после этого я оказался без голоса, с травмой, с приговором врачей на улице, без профессии, и не зная, чем заниматься. Вот тут меня подобрало сначала Хоровое училище. И в то время, пока я вёл ансамбль в Хоровом училище, я искал себе какое-то ещё применение. Пытался заниматься бизнесом (на училищную зарплату не прожить). Пытался заниматься спортом, быть тренером. Окончил тренерские курсы по фитнесу. Но всегда было ощущение, что чем бы я помимо музыки ни занимался — не моя жизнь и всё. Даже если всё получается,— а всё получалось! Бизнес получается — и всё. Умею вдохновить людей, чтоб они — «О, какая хорошая вещь! Покупаю!» Получалось — но не моё.

И вот, когда я бросил всё это и, получается, шагнул в никуда, вот тогда судьба прямо навстречу пошла сама. Позвонил какой-то человек, который слышал меня на одном из концертов ещё в 2004 году на Весне романса. Говорит: «Я ваш телефон искал все эти годы. Наконец-то! Я хочу сделать с вами сольный концерт». И вот, когда ты знаешь, что голос тебя уже не слушается, у тебя травма, у тебя приговор, ты не сможешь даже разговаривать, и чем бы заняться ещё — ты тоже не знаешь, а внутри — очень чёткий голос, как чувство, что ты дома. Концерт, музыка — ты не знаешь, как это сделать, но чувство родное. И вот это чувство через все эти страхи заставило сказать: «Да». И я принял это предложение. И с тех пор — по чуть-чуть, помаленечку, по капельке — всё пошло навстречу. Нашёлся через какое-то время педагог... Этот концерт должен был состояться через два месяца после нашего разговора. Как петь — не знаю. И я услышал Стасика Мостового. Он тогда пел в ресторане «Европа». Я услышал, как он поёт в итальянском зале. Профи! Я подошёл к нему в перерыве, спросил, где он учился. Он говорит: «Есть человек на стороне». И я ему: «Срочно, давай!» Он меня познакомил с человеком, который преподавал у себя на дому. Бывший солист Мариинского театра. Я пришёл к нему домой, он меня послушал и сказал: «Не бойтесь. Хотите петь — будете». Геннадий Эмильевич Вильховецкий. Он сейчас живёт в другой стране, переехал несколько лет назад. Одно время, после своей сольной карьеры, он заведовал всеми ВИА в «Ленконцерте». А потом стал заниматься преподаванием.

За время нашего знакомства он успел снять с меня страх притронуться к голосу, вернул мою природу, прочистил немножко мозги от того, что я нагромоздил себе в Консерватории от разных педагогов. И этого мне хватило, чтобы спеть тот сольный концерт. Мне тут же на этом концерте заказали следующий. Тот концерт был к 27 января — Дню снятия блокады. Второй оказался — к Восьмому марта. И потихонечку пошло. Меня услышали из «Петербург-концерта», и пригласили к ним работать. И с 2009 года меня зачислили к ним.

За всю мою практику у меня было семнадцать педагогов по вокалу...

— Включая училищного?

— Да. В Училище у меня был Александр Иннокентьевич Лукьянов. Я считаю его человеком, который впервые мне о вокале что-то рассказал...

Так вот, люди, у которых я прямо занимался. Не то, что мастер-классы или консультации — таких не счесть. А те люди, у которых я занимался систематически. У кого-то год, два. У кого-то полгода или какие-то месяцы, но тем не менее. И в конце концов мне удалось сформировать такое конкретное понимание, как всё это работает. Как можно с такой анатомией — казалось бы, неблагоприятной, не только разговаривать, но и петь, и петь серьёзно, и выносить большие нагрузки и серьёзный репертуар. И сегодня у меня тоже есть педагог, который меня раз в неделю или две «чистит». Всегда нужно профессиональное ухо. Теперь я уже сам другим помогаю.

— Ты сам педагог и помогаешь другим, но тебе самому всё равно нужен педагог?

— Я занимаюсь сам, но всё равно нужен человек, который слышит тебя со стороны. Когда ты профессионально поёшь, ты не можешь себя сам слышать. Ты себя слышишь неадекватно. На свой слух певцу полагаться нельзя. Он должен полагаться на ощущения. А что на выходе — либо диктофон подскажет, либо другой человек. Но диктофон всё равно даёт искажённое представление. Поэтому — педагог. Он тебя слушает, и в живом процессе может сказать — вот это перспективно, а здесь ты немножечко подхимичиваешь. Это очень полезная «чистка». У всех великих певцов были коучи так называемые. У Паворотти был педагог до конца жизни! У спортсменов так же. Он сам может быть заслуженный, сам тренер. Но если он хочет выступать,— и ему нужен тренер.

Вот так и сложилось. Пошли конкурсы, победы... Был интересный конкурс, который курировала Л.А.Гергиева и Т.М.Гвердцители. Назывался «Гран-при Санкт-Петербурга». И цель этого конкурса была — найти голоса, которые могли бы исполнять классику и в то же время исполнять песню. И делать это хорошо. Потому что редкий оперный артист споёт песню хорошо. И редкий песенник споёт в опере. И вот такая была задача интересная. Я тогда занял на нём первое место и гран-при ещё. Вручала его Тамара Гвердцители в БКЗ «Октябрьский». И это был день рождения моей мамы. Она сидела в зале, и я посвятил ей эту победу, и тогда Т.М. вызвала маму на сцену, спела для неё «Мамины глаза», встала на колени, поцеловала ей руку, вручила цветы — представляешь, у моей мамы и у меня было в жизни такое событие! Я тогда ещё не знал, что буду участвовать в «Новой звезде» на канале «Звезда» к юбилею Победы (телепроект по инициативе С.К.Шойгу), и уж тем более в «Голосе» заметят мою заявку, пригласят, одобрят.

И вот сейчас у меня как раз проходят все съёмки, участие в проекте «Голос» — как оно ещё повернётся, не знаю. Но, тем не менее, и здесь я тоже... не то, что пишу, но помогаю в создании аранжировок к тем песням, которые буду исполнять с оркестром С.С.Жилина «Фонограф». Я говорю ему — «Давайте здесь сделаем так — мне такую-то гармонию хочется сделать, это было бы логично; здесь такое развитие, здесь такой проигрыш, а здесь модуляцию...» — и музыкант музыканта понимает. И вот сейчас я репетирую с наставником, он очень захотел, чтоб мы спели с девочкой в дуэте старинный романс. И я полностью пишу сейчас аккомпанемент, я полностью наиграл минусовку, полностью географию, полностью все проигрыши, модуляцию, полностью двухголосие — разное во всех куплетах и припевах, всё это прописал... И он так сразу: «А вы что окончили?» И с гордостью я мог сказать — Хоровое училище имени Глинки.

— Петя, спасибо большое. Успеха тебе в проекте «Голос», будем следить за трансляцией программы!

Беседовал Пётр Трубинов