В. А. Максимков:

«Пока руки живы»

Сегодня исполняется 80 лет дирижёру Владимиру Александровичу Максимкову, профессору С.-Петербургской консерватории, выпускнику Хорового училища 1955 года. Приступая к беседе с Владимиром Александровичем, хотелось узнать сразу всё — и детали жизни и быта Капеллы 1950-х, и черты характера легендарных педагогов тех лет, и подробности собственной творческой биографии маэстро. И, конечно — впитать частицу старой капелльской закалки. Надеемся, читатель сможет испытать такое же погружение, какое испытали мы, беседуя с Владимиром Александровичем.

— В послевоенные годы начальные классы Училища делились на параллели А и Б, отсутствие которых является сегодня одним из отличий Хорового училища от обычных школ. Означало ли такое деление, что в те годы был необычайный наплыв учащихся?

— Наплыв действительно был, и деление было на «А» и «Б». Однако заканчивали в одном классе, т. к. по разным причинам были отсевы и поэтому сделали в итоге один. Поступив в Училище, я ходил в школу в Старой Ладоге, пока в Училище не открыли интернат, и в Капеллу переехал только к концу первого класса.

— Может быть, деление на параллели было связано с приёмом в Училище девочек? Из Вашего класса известна лишь одна девочка — это Валентина Сергеевна Богданова, внучка Палладия Андреевича. Были ли у Вас и другие одноклассницы?

— Знаю, что училась еще в училище и Екатерина Мурина, но при мне девочек уже не было. Были, знаю, и другие, но в ранних классах, и недолго.

— Ваш старший брат, Евгений Максимков, учился в Училище ещё до войны и продолжил обучение после неё. Но он не был эвакуирован с Училищем в Арбаж. Ваша семья оставалась всё то время в Старой Ладоге?

— Мы жили до войны в Пушкине, и когда началась война, папа добровольцем (несмотря на то, что имел бронь) ушёл на фронт, и мама не пустила брата в эвакуацию с Училищем. Мы выскочили сначала в Петрозаводск, а потом в Вологодскую область в деревню. Когда сняли блокаду, мама пыталась с нами вернуться в Пушкин, но нас не пустили, да и жилья в Пушкине не осталось — дом был разбит, и мы оказались на несколько месяцев в Волхове, а потом в Старой Ладоге.

— На знаменитой фотографии 1940 года во дворе Капеллы Ваш брат есть?

— Я его не нашёл. Нет на фото и Петрова Юры — будущего главного хормейстера Ансамбля им. Александрова. С Юрой учился мой брат, а с братом Юры, Леонидом, я в одном классе, хоть он и начинал в Москве, а потом вернулся в Ленинград.

— В приказе об открытии интерната 16 марта 1946 упоминается и некто Александр Максимков (1 кл.). Судя по всему, Александром ошибочно назвали Вас? Или действительно был ещё Александр?

— В те годы других Максимковых не было, значит это ошибка в моём имени. Когда я бывал у П. А. Богданова, он частенько путал меня с моим братом, рассказывая о том, как хор мальчиков пел на правительственном концерте в Большом театре.

— Вы что-нибудь помните о директоре В. В. Хруцком, подписавшем этот приказ? О нём мало вспоминают, и сложно что-либо найти. Судя по всему, он работал лишь несколько лет до 1946 года.

— Викентий Викентьевич Хруцкий — директор Капеллы (и Училища) с 1939 года до 1946. Его надо искать в окружении А. В. Свешникова, ещё с довоенных времен он был связан с А. В. Первым директором училища [отдельно от Капеллы] был Роберт Игнатьевич Савейко.

— Из этого приказа явствует, что помимо интерната, оказывается, было ещё и некое общежитие. Не помните ли Вы, что это такое?

— Общежития не помню.

— Какая примерно часть учащихся жила в интернате? — больше или меньше половины?

— В интернате было меньше ребят.

— В какой части здания Капеллы располагался интернат?

— Сороковые годы. Интернат-спальня находилась в помещении, где потом сделали репетиционный зал [а сейчас — камерный концертный зал Капеллы]. Рядом — помещения, где делали уроки. На инструменте занимались в свободных классах. Инструменты были в каждом классе — рояли, по одному. Рядом со спальней была и библиотека. Хор занимался в проходном зале на 3 этаже. Потом нас, интернат, перевели в помещение над репетиционным залом взрослой Капеллы. Там уже были отдельные спальни. До этого все спали в одной. Там было уже много места для занятий и ванная комната и т. д. Спальни делились примерно по возрасту.

Сначала было печное отопление, потом пленные немцы проводили трубы центрального отопления. В спальне 40-х была ширма, за которой находилась кровать дежурного педагога, который спал вместе с нами и будил тех ребят, которые «ходили» под себя.

— Каков был уклад жизни в интернате? Подъём, зарядка, завтрак, ужин, прогулка и т. д.? Всё это как-то было регламентировано?

— Режим был, но я не помню обязательной зарядки.

— Как Вы ощущали себя по сравнению с теми, кто не жил в интернате? Тоска по дому? Или, наоборот, ощущение, что Дом — здесь?

— В течение войны мы так часто переезжали, что ощущения ДОМА не было, и потому интернат воспринимался как дом. Скучал по маме. Но за всеми делами, занятиями, играми я не видел разницы между домашними и интернатскими.

Я до сих пор чувствую себя обязанным государству, потому что с первого класса был в интернате. Время было жуткое, но почему-то думали о том, что мы нужны. Свешников вывез училище в Москву, а здесь его восстановили. Значит, понимали, что это надо. Страна в разрухе после войны — а тем не менее.

— Вы помните Антонину Ивановну Титову? Что-нибудь из её рассказов о довоенном времени? О гастролях 1928 года, в которые она ездила с М. Г. Климовым ? Кто-то говорил, что она сама училась в Техникуме Капеллы.

— Конечно, мы все помним её, но она не училась в Техникуме, а училась в Смольном, и Климов взял её как воспитателя, а в поездке она была и как переводчик. У нас она вела немецкий язык. Её сын Андрюша учился в нашем классе, а потом ушёл в 10-летку на фагот и играл потом во втором составе в филармоническом оркестре. О поездке немного рассказывали певцы, но совсем немного — о соревновании с папской капеллой. В гостинице, где жила наша Капелла.

— В некоторых документах упоминается плата за обучение в Хоровом училище в 1940–50-х. Вы что-нибудь помните об этом?

— Об оплате никто не знает.

— Какие были концертные костюмы у Хора мальчиков в Ваше время?

— Костюмы были разные: к премьере «Песни о лесах» сшили бархатные курточки и большие белые шёлковые банты. На следующий день сняли банты и надели красные галстуки. Так потом и пели. Были и просто пиджачки с белыми рубашками и галстуки. Не было «бабочек». Так осталось в памяти.

— Вы знаете тех, кто изображён на этой фотографии рядом с Е. А. Мравинским?

— Знаю только одного — в центре Анатолий Леонтьев (учился на класс старше), солист. После окончания ушёл в военное лётное училище. Мечтал быть лётчиком. Перелетал норму, его потом списали. Он даже был испытателем. Потом ушёл на гражданку. И, говорят, где-то разбился.

— Можете рассказать о других Ваших однокашниках?

— Олег Липсток (он учился на два класса старше) тоже окончил военное училище. А потом вернулся, закончил консерваторию в Минске и работал где-то в Белоруссии. Сейчас тоже уже ушёл.

С нашего курса ещё здесь — Стасик Легков, я, Коля Мартынов, Саша Мурин, Лёня Петров. В Москве должен быть Саша Смирнов. В. Кузнецов, к сожалению, ушёл.

Юру Скворцова найти не можем. Может быть, тоже ушёл. Говорят, что был арестован. Он поехал открывать во Пскове муз. училище, был его директором. А наш директор, архангельский, как самый опытный из директоров, был послан помогать открывать училище. Князев Борис Александрович. Который ездил ещё к Крупской по поводу открытия архангельского музыкального училища. И, кстати сказать, первыми педагогами там были профессора отсюда, из Ленинграда. А Юра потом работал в Сыктывкаре директором оперного театра. Даже дирижировал. А потом был директором филармонии в Ульяновске. И вот там — говорят, что были какие-то финансовые дела. Говорят. Сколько ни пытались узнать, что и как — не знаем.

Тима Кухалев ушёл, к сожалению. Совершенно по-дурацки. Пришёл на плановый осмотр в поликлинику, поднялся на третий этаж, врач его осмотрела, спросила: «Курите?» — «Курю» — «Надо бросить» — «Брошу»,— сказал он и умер. Прямо там у врача. Это мальчишка, которого с пятого курса дирижёрского факультета брали на пятый курс фортепианного в консерватории, но не разрешили — сказали, что надо сдавать Теорию пианизма и так далее. Взяли на четвёртый курс. А он окончил хоровое и направление получил в Выборг. Приехал, там делать нечего было, и он там не остался. И Павел Алексеевич [Серебряков] сказал: нам такие не нужны — и выгнал его с фортепианного. Он работал одно время в ансамбле «Орэра». А потом вернулся сюда, писал много музыки, Нани Брегвадзе пела его песни. Работал на эстрадном отделении в училище Мусоргского, потом перешёл в Институт культуры. Великолепный джазист. Когда умер — все на ушах стояли: ни у кого такого звука нет. Он имел вокальный ансамбль в училище Мусоргского, ездил с ним по Скандинавии.

А с нашего курса ещё Володя Грибов. Правда, тоже не стал заканчивать Училище, стал трубачом. Преподавал в училище Мусоргского трубу и джаз. Ансамбль был великолепный. Отец его валторнистом был, во втором составе Филармонии. А Володька был импровизатор-врун жуткий. Так ювелирно врал. Ну как… фантазировал — скажем так. И забывал, кому что говорил. Так правдиво, что все верили. Но когда мы сходились — всё выяснялось. Отец его мог… отшлёпать.

Ещё один у нас мальчишка, заканчивая Училище, параллельно заканчивал вечернюю школу. И по аттестату поступил в строительный, в ЛИСИ.

— А для чего нужно было ещё вечернюю школу?

— Чтобы иметь аттестат. Училище давало диплом. Специальный. А аттестат — только за восьмой класс.

Он подал документы и в Консерваторию, и в ЛИСИ. А поскольку экзамены совпадали, он пришёл на экзамен и попросил прислать ему шпаргалку. Сказал, что совсем не готовился. Ему послали, и мальчишка один, наш парень, сам списал, а ему не послал. И тот ушёл с экзамена и уже в консерваторию так и не вернулся.

Ещё один — Игорь Петров — поступил в Консерваторию, но не окончил. Играл в Восточном ресторане, как пианист.

Юрий Петров, к сожалению, ушёл уже из жизни, года два назад. Он был во Франции. Совершенно блестящую шутку выдал на концерте. Он был хормейстером Ансамбля Александрова, и мы в Москве, ещё в гостинице «Россия» стоим за кулисами, ведущий объявляет: «Выступает…» и перечисляет звания Ансамбля, «художественный руководитель…» и перечисляет все его регалии. Долго-долго. И, когда, наконец, ведущий сделал паузу, чтоб начать объявлять собственно концерт, Юра говорит: «Антракт». Это было так неожиданно и так здорово! Юра ушёл, к сожалению. А он учился в классе с моим братом до войны в Хоровом училище.

Лёнечка Южаков, учился на класс младше,— уже ушёл от нас несколько лет назад. Мы в Архангельске пели его произведение и он солировал с нами, когда мы были на гастролях в Петербурге и пели в Капелле.

— На фотографии Вашего выпуска в Спевочном зале видна небольшая сцена-возвышение со стороны входа. В 1980-е её уже не было. Вы что-нибудь помните об этой «эстраде»?

— Вход на эстраду был из бывшей библиотеки, когда мы [интернат] переехали в другое помещение, библиотеку тоже перевели.

Сквозного прохода по второму этажу в Капеллу не было и до нашего перехода в другое помещение хор занимался на 3 этаже. Потом — в зале, где на фотографии эстрада. 2 этаж перегораживал кабинет завуча — Лозинского Иосифа Антоновича.

— Сквозной проход в Капеллу на втором этаже, получается, был закрыт уже сразу после войны? Значит, и отдельный служебный вход в Капеллу при Вас уже был?

— Отдельный вход, как мне кажется, появился тогда, когда проводился ремонт и проводили паровое отопление, а это было не сразу после войны. Позже уже был уничтожен и вход в царскую ложу.

Тем не менее, мы бегали на концерты довольно часто. Могли поприсутствовать, когда удавалось, послушать репетиции. Всё было тут рядом. Часто пели с Капеллой вместе.

— Что исполняли совместно? Понятно, что «Песнь о лесах» Шостаковича и, наверное, «На страже мира» Прокофьева. А что-то ещё?

— Пели ещё Реквием Моцарта на гастролях в Москве, куда мы с Л. Петровым ездили помощниками А. А. Соколова — воспитателя и математика младших классов.

Помню, что после концертов нас — интернат — кормили ещё обязательно джемом, булочкой и чаем.

Капеллане любили нас. Может быть, примешивалось чувство жалости к нам, перенёсшим ужасы войны. Мы любили совсем маленькими здороваться под каждой аркой проходных дворов с октавистами и слушать ответы в контроктаве. Они с удовольствием это делали, улыбаясь, понимая, что мы получаем от этого какую-то радость.

— Георгий Александрович Дмитревский не только руководил Капеллой, но и занимал должность Художественного руководителя Хорового училища. Что означала эта должность? Что изменилось в этом положении после смерти Георгия Александровича? Ставший на его место во взрослой Капелле А. И. Анисимов принимал такое же участие в делах Хорового училища?

— Что касается художественного руководства, то нас это не касалось. Анисимов на моей памяти не бывал на занятиях хора у нас.

Как-то Г. А. Дмитревский отдал нам, ученикам 8 класса, 20 певцов Капеллы на «растерзание». Каждый из нас получил по произведению для выучивания самостоятельно дома, требовалось написать партии и разучивать с певцами Капеллы. Потрясающая практика.

— Если уже в восьмом классе была практика с хором Капеллы, то куда двигались дальше, в старших классах? Был ли заключительный гос. экзамен по дирижированию хором при окончании Училища?

— Если мне не изменяет память, только нашему классу и повезло поработать с Капеллой. В 9 классе практику с хором проходили на мужском хоре (8, 9, 10 классы). Выпускная программа, как и сейчас, проводилась в зале Капеллы.

— В то время было только «групповое дирижирование»? А индивидуальное?

— Групповое дирижирование длилось, может быть, пару месяцев, а то и меньше, его вёл Г. А. Дмитревский, а потом ребята были распределены по педагогам. Г. А. не только говорил и показывал какие-то примеры, но просил кого-то уйти из класса, а потом войти в класс так, как выходят на сцену дирижёры, с разбором как вошёл и как надо. Хорошая была школа.

Мало того, что нам повезло учиться вот у таких людей. Так ведь Большой театр, Мариинка, МХАТ — как они гремели! Это был расцвет такой потрясающий! Мы на концертах «Дружбы» общались с такими мастерами! Это прямые контакты. Мы столько вбирали в себя!

Вот… Лилия Гриценко, за кулисами, стоит разговаривает. Потом слышит, что ей через номер выходить. Отходит в угол — не трогайте её. Пошла.

Концерт, госэкзамен. Так хорошо спели! Антонина Ивановна Титова: «Вовочка. У тебя каблуки стоптаны». Думаю: «Боже мой, при чём тут каблуки, когда мы хорошо спели!» Потом я понял, что это такое. Насколько гениально это замечание. Когда пришлось дирижировать, стоя на сцене, а первоклассники сидят и смотрят, когда брюки задираются при дирижировании,— понимаешь, что надо быть в полном порядке со всех точек зрения.

Я приходил на концерты симфонического оркестра с пассатижами, а если в концерте участвовал хор, то ещё и с дощечками — чтобы под станки подложить, чтоб они не шатались. А стулья — смотрел, в какую сторону я могу поставить: к первым скрипкам или ко вторым, с какой стороны ободрано, чтоб ободранной стороной не попадало на публику. Они же не виноваты, они приходят получать удовольствие. А я отвечаю за концерт. Приходилось за полтора часа приходить, готовить сцену, затыкать дырки, чтобы как-то привести это в порядок, чтобы это было на что-то похоже.

— Говоря о своих педагогах по дирижированию, Вы назвали имена Дмитревского, Баранова, Никлусова. Какова для Вас роль каждого из них?

— Дмитревский — дирижирование групповое, но весьма полезное. Баранов — начинающий педагог, и мы его все ещё знали как старшеклассника, он учился с моим братом. Никлусов «принял» меня в 9-10 классе, а потом уже в консерватории, и до сих пор продолжает быть моим Учителем. Профессионализм, потрясающая скромность, занятия, как и в училище, не по принципу «я — начальник, ты — дурак», а очень уважительно — делюсь тем, что умею сам. Видел нас как будущих партнёров по искусству. Научил уважать участников самодеятельного хора, когда пригласил на I курсе к себе в самодеятельный коллектив. И потом, уже работая, мы с ним перекликались, скажем так. Я приезжал, встречался с его хором. Когда мы приезжали с хором, он ходил на все наши концерты, приезжал к нам в Архангельск на 50-летие училища. И мы с ним переписывались, и все его советы я исполнял. Это был удивительный человек. Климовский ученик к тому же. Чего стоит его ремарка в письме мне с гастролей: «В городе есть один хоровик, работает в 6 местах, а работы не видно и не слышно». Как тонко замечено. Работаешь — звучи.

Мы довольно часто ездили с ним вместе на трамвае после работы и разговаривали о жизни. Я его даже спросил как-то… Дело в том, что когда Консерватория была в эвакуации в Ташкенте, многие получили звания заслуженных. И на него были посланы документы тоже. (Причём он записывал там за кем-то песни, гармонизовывал, оркестровывал. Но ставилась фамилия того, кто напел эту песню — хотя это не музыкант.) Дошли документы его докуда-то — и там его вычеркнули. Это был не единственный случай, не только с ним. Но другие ходили, ругались, а он не пошёл. «А что, я от этого стал бы лучше работать?» Он был вот такой дядька.

Самое сильное его ругательство в классе было: «Ну, не „ах”».

— А похвала?

— «Ну, нормально». Мы понимали его очень хорошо. Бывало, очки так бросит, если в хоре его что-то возмущало. Но не более того.

— В одном из документов руководителями Хора мальчиков названы три человека: Полтавцев, Патрикеев и Никлусов. Как это было?

— Я такого не помню. Они все трое работали в Училище, но с хором — нет. Во всяком случае не в мою бытность.

— Возможно, был какой-то переходный период в Хоре мальчиков между Палладием Андреевичем Богдановым и Фёдором Михайловичем Козловым?

— Были разговоры, что П. А. Богданов организовал ансамбль Трудовых резервов, думая, что его «отодвинут» от руководства детским хором. Но он продолжал работать до самой своей болезни.

Фёдор Михайлович сначала пришёл концертмейстером. И он часто достаточно бесцеремонно вмешивался в то, что делал Палладий Андреевич. Мог вдруг остановить пение и сделать какое-то замечание. Палладий Андреевич уже достаточно старенький был, скажем так. Ну… в моём возрасте. Но всё-таки. Меня это немножко коробило.

— Сложно себе представить, как молодой (пусть и талантливый) концертмейстер может вмешиваться в работу заслуженного и в годах дирижёра. Палладий Андреевич это допускал?

— П. А. Богданов был (теперь понимаю) в высшей степени интеллигентом и позволял себе возражать, да ещё при детях. Он знал, Козлов «привезён» был Дмитревским, и, видимо, не хотел обострять отношений, ведь Ф. М. был уже почти хормейстер во взрослой Капелле, наряду с Е. П. Кудрявцевой… Но у меня до сих пор остался осадок.

Приезжая из Архангельска в Ленинград, я всегда должен был пройти через дворы Капеллы, не только потому что учился там, но и потому что я жил там в интернате. И зашёл как-то к Палладию Андреевичу. Позвонил. Долго он не открывал. Потом слышу — шаги. «Кто?» Я говорю: «Палладий Андреевич…» — «А, Максимка!» По голосу просто! «Моих башибузуков дома нет, извини, что так долго». Сели. На газете записывает мою фамилию и число. Видит, что я с удивлением на это смотрю, и объясняет: «Всех записываю, кто навещает. Пока не болел — всем был нужен. А сейчас — гости редки, вот и записываю».

Вот случай с Палладием Андреевичем. Экзамен, комиссия. Мальчишка «плывёт». По теории музыки, или что-то такое. Богданов сидит, за его спиной доска. Он берёт кусочек мела и у себя за спиной пишет ответ — так, чтоб остальные из комиссии не видели. Потом стирает. Выручал!

Я вдруг буквально на днях понял, что моя рука через одно рукопожатие знакома с Римским-Корсаковым, Лядовым, Балакиревым — через Палладия Андреевича. Давно это было? Да нет — ещё руки живы.

— Что означает, что Фёдор Михайлович был привезён Дмитревским? То есть все те ребята, которые, окончив Московское хоровое училище, вернулись в Ленинград (т. е. Ардентов, Козлов, Ильин), не сами по себе вернулись, а их «привёз» Дмитревский?

— Ф. М. Приехал в Ленинград поступать в консерваторию. Как и где они познакомились с Г. А., я не знаю, но ходили упорные слухи, что это «ставленник» Дмитревского. Может быть, что-то и не так. Так осталось в памяти.

— Вы могли бы подробнее рассказать про Вашу работу в Архангельске?

— Будучи достаточно идейным комсомольцем, я собирался ехать в Южно-Сахалинск, но так сложилось, что умерла мамина мама, сама мама болела и, узнав, что я собираюсь подписывать этот город, разохалась — вот умру, а ты и похоронить не успеешь. Стал поэтому выбирать другой город. Им оказался Архангельск.

Комиссия по распределению трижды пыталась меня отправить в Южно-Сахалинск, но я уже держался. Просили секретаря комсомола «нажать», но тот сказал, что раз он не подписывает, то значит есть причина. Спросили меня, а куда бы хотел. Когда я назвал Архангельск, то председатель аж подпрыгнул на стуле: «Постарайтесь туда доехать, мы уже третий год туда направляем специалистов, но не едут».

Так я оказался там. Не жалею ни минуты. Перед тем, как поехать, я писал директору Архангельского музыкального училища, Борису Александровичу Князеву письмо, чтобы узнать, что мне предстоит вести. Он ответил, что есть четыре педагога, есть городская капелла. Ну, для меня «капелла» это была Ленинградская капелла. И я думал: пятым бы устроиться! А мне её отдали сразу.

Она была организована осенью 1958 года и до моего там появления прошёл всего один концерт. Мой первый концерт с ними был в январе 1961 года.

Долго притирались, а, главное, сложно было программу делать а cappella. Но потом всё пошло нормально, и я до сих пор числюсь там худруком на общественных началах: формирую репертуар и составляю программы концертов по телефону. Репертуар огромный. Только на гастроли в Норвегию предложил 126 произведений.

Мы пели «Риголетто» в концертном исполнении с Ярославским оркестром, с солистами, собранными со всего Союза; «Травиату» пели, «Онегина» пели, из «Князя Игоря» весь половецкий акт пели, «Аиду» фрагменты пели. И Реквием Керубини, и Патетическую ораторию, и «Весну» Рахманинова и так далее — пели с оркестром.

Уезжать от такого хора не хотелось, да и с 1970 года до 2002 г. руководил симфоническим оркестром при училище. От такой работы «добровольно» не уезжают, хотя были различные предложения и в Новосибирскую консерваторию и в Астраханской сидел в комиссии по приёму, но вернулся опять в Архангельск. Только когда старший сын купил квартиру в Петербурге (она ждала нас целый год) и стали плохо понимать (новое начальство области), что такое культура, когда, оптимизируя, хотели наше училище соединить с «кульком» и вообще наделали много глупостей, мы с женой решили уехать.

Тридцать лет руководил оркестром, и сорок два — городской любительской капеллой. Оркестром — с 1970 по 2002. Уже в 2000, зная, что я буду уезжать, я его оставил. Но когда в 2002 отмечалось 50-летие оркестра, меня попросили принять участие, поскольку я столько лет там проработал, и я готовил эту программу.

Уехали, оставив в капелле 18 заслуженных работников культуры России — участников хора. Там есть до сих пор несколько человек с основания или рядом с основателями. Мы туда почти каждый год ездили для подготовки программ. Ездили как-то летом на гастроли по области. И до сих пор вырывается фраза: «у нас в Архангельске». Всё-таки 42 года работы там. Вот такое распределение. Условия жизни были разные, но мы чувствовали ответственность перед теми, с кем работали.

— Придя в оркестр, Вы имели соответствующую подготовку?

— Нет.

— А как Вы решились взяться за это дело?

— Надо было сохранять оркестр. Борис Александрович Князев, директор училища, был инициатором воссоздания оркестра после войны в 1952 году. Ему самому заниматься этим запретили врачи. И он попросил меня. А так случилось ещё до этого: как-то раз во время репетиции его вызвали к телефону. И я выскочил на сцену, чтоб не прерывать репетицию, и начал дирижировать. А потом на полусогнутых спустился, думая: «Боже мой, ноги трясутся». А оркестр принял нормально. Там был ещё такой Ананьев Пётр Кузьмич, тромбонист и руководитель духового оркестра. Он какую-то программу провёл, а потом ушёл. И мне пришлось, иначе бы оркестр распался.

Ну а поскольку, ещё учась в Училище, мы читали партитуры, то, в общем, дело пошло.

— Обязательные уроки скрипки в Хоровом училище тоже сыграли свою роль?

— К сожалению, они были не до самого конца. Чуть-чуть раньше всё закончилось. Младшие классы ещё продолжали заниматься, а мы уже нет. Потом опять скрипку как-то восстановили. Дима Китаенко пользовался потом этим навыком.

Фамилия моего педагога Кадин. Имя-отчество не помню. Он был во вторых скрипках Филармонического оркестра, а потом концертмейстером.

— Вам удавалось в Архангельске делать совместные программы капеллы и Вашего оркестра?

— «Весну» и Патетическую ораторию. Кроме того, Ленинградская капелла приезжала и с нашим оркестром исполняла «Stabat Mater» Дворжака, «Дамаскина» — В. Чернушенко дирижировал, я готовил оркестр. Реквием Керубини мы сперва спели у себя, а потом в Ленинграде с ленинградским оркестром. Моцарта «К солнцу» и «Ave verum» и «Sancta Maria mater Dei» мы пели сначала со своим оркестром, а потом я здесь писал пластинку — с камерным оркестром Ленинградской консерватории. Писал Гера Цес — наш тоже одноклассник. Он работал в Магнитогорске, с женой — она пианистка,— а потом перебрался в Ленинград. Он же заканчивал Хоровое училище как хоровик, а консерваторию — как теоретик.

— Ваш сын тоже учился в Хоровом училище?

— Нет. Старший окончил у нас там в Архангельске музыкальную школу и поступил в Театральный институт. Работал в Пушкинском, был даже директором СТД. Нет-нет, да и писал песни, для каких-то спектаклей, для съёмок. Пишет сценарии, снимает. Вот, фильмы о Вовочке по анекдотам — его. «Восьмое марта», «Первое мая» — он режиссировал, и его сценарий. «Мужская работа» по его сценарию. Вёл вечера в Политехническом.

— Значит, Сергей Владимирович Максимков, окончивший в 1978, не имеет к Вам отношения?

— Никакого. Я знаю, что такой учился. Но не знаю его совсем. Мне даже как-то привезли его табель! Но я всё равно не знаю его.

Младший сын тоже начинал учиться музыке, но испортил глаза... Так что оба учились в Архангельске, а сейчас оба работают здесь.

— Вы вернулись в Петербург в 2002 и сразу попали в Консерваторию.

— Да, в августе.

— Расскажите про хор, которым Вы стали руководить здесь.

— Любительский академический хор при Консерватории. Это же Хор молодых рабочих, ещё Дмитревским созданный в 1948 году, и сейчас он отмечает 70 лет. У меня в этом году очень забавно получается: 60 лет хору в Архангельске (27 апреля будет концерт), 70 лет хору здесь и 80 — самому. Всё вместе — 210 лет!

— Когда слышишь название в первый раз, «любительский» и «консерватория» немножко входит в противоречие.

— Да, я понимаю. Это единственная консерватория, которая имеет любительский хор — благодаря инициативе Дмитревского. Он же дрался, он писал в ЦК письмо о том, что все исполнители занимаются на своём инструменте,— и только хоровики занимаются не на своём. Он мечтал, чтобы в каждом классе был свой хор.

И вот он этот хор создал, чтобы студенты могли практику проходить. И они же в Берлине на фестивале получили золотую медаль — этот хор с И. И. Полтавцевым. И даже аспиранты сдавали на этом хоре когда-то экзамены свои.

— А сейчас?

— Сейчас — студенты колледжа Римского-Корсакова. Несколько человек каждый год приходят на практику. Но какая-то смешная практика. Очень много пропускают, из-за того что заняты, срывают им практику. А главное, что… «Все квинты, пожалуйста, постройте» — говорят людям, которые не имеют музыкальной грамоты. Никто в хоре не имеет музыкальной грамоты. Там самодеятельность полная.

Так же, как и в Архангельске — начиналось именно так. Другой вопрос, что некоторые, после того, как пропели у меня там,— поступали в училище и меняли профессию свою, становились музыкантами, руководителями хоров.

— Они при этом не уходили из хора?

— Нет. Более того, у меня был студент, который впервые увидел рояль на поступлении. И со второго курса он начал петь у меня в хоре, одновременно учась в училище. Окончил училище, окончил консерваторию — и продолжал ходить. И даже сейчас продолжает ходить. Будучи зав. дирижёрского отделения — продолжает ходить. Были такие. Теоретики приходили — просто потому, что им это было полезно в силу профессии.

Я был счастлив, поскольку у меня был диапазон хора от си-бемоля контроктавы до до третьей октавы. Практически всё, что угодно. Сопрано до до третьей, тенора до до второй, а бас такой, что опускался в си-бемоль.

Когда начиналось это, я пришёл на первое занятие и так трясся! И вдруг у одной женщины — эпилептический припадок. Пена изо рта. И я уже плохо помню, как прошла вся репетиция. Пока «скорая», пока всё. И полхора сразу ушли. А потом сидели в зале, и некоторые потихонечку вернулись, а кто-то не стал ходить. Но мы справились. Я принял хор в сентябре 1960-го, а 7 января был первый концерт. И мы уже пели из четырёх произведений три а-капелльных. Тогда это был фурор. У меня жена обижалась. Она была концертмейстером, обижалась, что не даю работу.

Конечно, мы и с сопровождением пели. Поскольку выполняли функцию филармонического хора. И с оркестром пели. Помню, у Флярковского к 100-летию Ленина была оратория, называлась, кажется, «Бессмертие». И мы пели её с ярославским оркестром, и он приезжал. У меня осталась им подаренная и его рукой подписанная «Ленинградская тетрадь».

Он, когда меня увидел, вот так пальцем показал и говорит: «В „Дружбе” пел?» — «Да».— «Был я на концерте в Москве, когда вы там были», вычислил. «Капелланин?» — «Да». Он тогда был замминистра культуры. Много ездил по России. И говорит: «Если где-то что-то теплится — обязательно капелланин».

Плохо то, что сейчас нет распределения. Потому что на местах просто всё садится. Свежей крови нет, педагоги нашего поколения, естественно, уходят, а заменить практически некому. С поступлением плохо, потому что едут поступать в другое место, а периферия в этом смысле очень страдает.

А во-вторых — мотивация. Приезжал новый человек, он должен был показать работу. Местные по отношению к нему тоже должны были показывать, и это подстёгивало всех. И люди работали, и это было интересно.

Сейчас — варятся в собственном соку.

— Консерватория каждый год выпускает десяток хормейстеров. Куда они деваются?

— Куда? Сейчас она продолжает выпускать. Значит, никуда! Вообще распределения нет. Раньше-то они ездили. И сейчас нужно! Куда готовим, если нет распределения? Торговать? Я спрашивал наших губернаторов и зам губернаторов: если государство богатое, то почему не платит, а если бедное, то почему разрешает учиться за государственный счёт — и не требует потом отдачи?

Здесь хорошо — в церквах, их много. Хоров много. А на периферии в лучшем случае — одна церковь. Сколько там народу может пойти? И самодеятельность везде обрезана.

А чем виноваты люди, которые живут не в центре, не в городах? Которые лишены этого? Гастролей практически нет. Cейчас дешевле съездить заграницу, чем по России — такие расценки везде.

Чем больше занимаюсь, тем больше задумываюсь, зачем мы этим делом занимаемся. Под рояль. Когда с хором всё по-другому. Ауфтакт. Нужно успеть увидеть, понять, что от тебя требуется. Успеть приготовить — и вступить. «Серенада» Танеева это один ауфтакт, а «Славься!» — это другой. Тесситура разная, настроение разное, скорость движения разная. А мы — тактируем. На рояле это всё звучит. Тесситура не ощущается. А в голосе скачок — это не всё равно, что секунду спеть. Значит и ауфтакт другой. Мы управляем исполнением или просто сопровождаем исполнение? Это же разные вещи. Мы говорим, что в хоре дикция непонятна. А почему непонятна? Потому что дирижёр не управляет этой дикцией. Потому что учится дирижированию под фортепиано.

— Получается, что то, к чему стремился Георгий Александрович Дмитревский, до сих пор остаётся мечтой?

— В этом всё и дело. Потому что денег нет. Практики с гулькин нос. Двадцать минут работают — считается, как час.

— Возвращаясь к той фотографии, на эстраде в Спевочном зале…

— Это я пою, а за роялем Тима Кухалев.

— Судя по этому фото, в Ваше время в Училище уже был (или ещё был) класс сольного пения?

— Да. Моим педагогом был Евгений Александрович Прокофьев. Он нам всем аккомпанировал сам. «Ой, тебе сегодня в этой тональности неудобно» — и тут же играл в любой другой тональности. Владел инструментом для вокалиста просто здорово!

(Он пел в своё время с Шаляпиным. И рассказывал, что был в своё время знаком с концертмейстером Шаляпина, который работал с ним за рубежом, в Прибалтике. И говорил, что Шаляпин как раз уже будучи там, в Прибалтике, собирался вернуться в Россию. После чего внезапно умер. Нигде больше не читал об этом. Но от Евгения Александровича слышал.)

А родители у Е. А. Прокофьева были хирурги — и мать и отец. И хотели и из него тоже сделать хирурга. А он не смог, когда посмотрел, как в анатомическом театре студенты бросали трупы на стол, и ещё спорили, кто лучше попадёт… Но зато он видел, как пропускают воздух через организм, он смотрел, как работают связки, и великолепно понимал это. Знал, когда надо помолчать, когда петь.

Когда я заканчивал Училище, он мне сказал: «Володя, помолчи годик — будешь петь». А я на первом курсе, во-первых, в «Дружбу» попал, во-вторых — у Александра Емельяновича помогал петь и работать. «Помолчать» не удалось совсем. И ещё и уговаривали на вокальный факультет поступать. Я сказал: нет. Потому что если я буду дирижёром и останется голос, так вокалистом я смогу быть, а наоборот — вряд ли. И я отказался от этого дела, и так случилось, что… вот сегодня записываем на пластинку, я до второй октавы пою, а утром назавтра встаю, подхожу к инструменту — до первой октавы не могу спеть. Октава пропала сразу. И я год вообще нигде не пел. Нигде, даже на хоре. Меня кололи, ходил я к Райкину… И встречаю Евгения Александровича. Говорю: «Евгений Александрович, вернётся голос?» — «Только он знает».

Он пел, видимо, с Шаляпиным и в Кировском, и в Малом. Рассказывал совершенно смешную штуку: что в «Фаусте» Гуно, на словах, где «светлый ангел обитает в саду у Маргариты», в зале раздался гомерический хохот. И этот тенор бедный, замолчал, повернулся — и тоже захохотал. Потому что на этих словах на сцену вышел пожарный с усами и в каске и медленно сквозь садик прошёл из конца в конец. Он, видимо, думал, что кулиса сплошная! И его блестящая каска выплыла на словах «светлый ангел обитает». Пришлось останавливать оперу…

В общем, мне очень повезло с педагогом, потому что он так с нами занимался!

Вокалом очень серьёзно занимались. Конечно, это было очень важно. Володька Атлантов же вышел вокалистом. Трошинкин Юра, был такой,— тоже, окончил консерваторию как вокалист.

— Последний вопрос, Владимир Александрович. Как вы думаете: Хоровое училище и Капелла выиграли бы, если бы вновь стали одним целым?

— Конечно, да. Вне всякого сомнения.

Спасибо за этот разговор! Мы желаем Владимиру Александровичу крепкого здоровья, вдохновенных концертов, а учеников — с такой же преданностью перенимающих его дело, с какой он перенимал его у своих Учителей.

С юбиляром беседовал Пётр Трубинов,
14 апреля 2018