Александр Дмитриев:
«Во всём виноват случай…»
Говорят, что человека, родившегося в великий церковный праздник, непременно ожидает счастливая судьба. 19 января народному артисту СССР Александру Сергеевичу Дмитриеву исполнилось 80 лет. Почти сорок из них он занимает пост художественного руководителя и главного дирижёра Академического симфонического оркестра Санкт-Петербургской филармонии, примерно столько же лет отдано преподаванию в Петербургской консерватории. Многолетнее беззаветное служение музыке, преданность одному коллективу, множество наград и званий, любовь и признание публики — это ли не счастье? Как складывалась профессиональная судьба маэстро Дмитриева, что делает его счастливым сегодня, а что огорчает — об этом мы узнаем от него самого.
— Уважаемый Александр Сергеевич, в эти дни в ваш адрес звучит множество восторженных слов и добрых пожеланий. А что стало для вас самой большой радостью и наградой в этот юбилей?
— Радостно уже то, что в этот день я проснулся и почувствовал себя неплохо. Что касается наград — практически все они уже есть... Мне было приятно, что в этот юбилей город наградил меня медалью за заслуги перед Петербургом. Это уже вторая такая медаль, теперь более высокой степени, но ведь значение имеет не степень, а признание того, что все эти годы я работал не без пользы для города, в котором я родился. Для меня это ценно.
— Вы из музыкальной семьи, значит ли это, что ваш жизненный путь был предопределён?
— Бывает, что родители рекомендуют своим детям идти в их профессию. Мой папа, работавший в оркестре Евгения Александровича Мравинского, на этом никогда не настаивал — это было моё решение. Я с детских лет был с оркестром, мне это нравилось и в какой-то момент самому захотелось заниматься музыкой. Часть моёго детства прошла в Новосибирске, куда был эвакуирован оркестр в полном составе. В эти тяжёлые дни чаще всего было, наверное, не до музыки, но все-таки случилось так, что уже именно там, в Новосибирске, я начал заниматься на скрипке
— Вы окончили консерваторию по классу хорового дирижирования и теории музыки. А что привело вас к симфоническому дирижированию?
— Это случилось в силу ряда обстоятельств, которые от меня совершенно не зависели. Начну с того, что я окончил Хоровое училище и, что вполне естественно, поступил в консерваторию на дирижёрско-хоровой факультет. В это время случился недобор студентов на теоретико-композиторский факультет, и нескольким студентам дирижёрско-хорового отделения предложили сдать экзамен ещё и туда. Я его выдержал. Обучение на этом факультете расширяло кругозор и повышало будущий профессиональный уровень. И это в дальнейшем помогло мне достаточно быстро овладеть оркестровым дирижированием. В 1957 году в Москве проводился Всемирный фестиваль молодёжи и студентов, и от нашей консерватории туда должен был поехать оркестр и хор с исполнением кантаты «Москва» Чайковского. А поскольку участвовали и хор, и оркестр, то консерватория решила провести внутренний конкурс между дирижёрами-хоровиками и дирижёрами-симфонистами, который определил бы того, кто поедет в столицу. Я его выиграл. Однако случилось несчастье: катаясь в Кавголово на лыжах, сломал ногу. В Москву я не поехал, однако Николай Семёнович Рабинович, в то время заведующий кафедрой симфонического дирижирования, заметил мой успех и предложил поступить на дирижёрско-симфоническое отделение. В то время я уже оканчивал два факультета и на третий мог поступить только в аспирантуру, что я и сделал. Как видите, всё это было стечение каких-то обстоятельств, случайностей.
— Кто были ваши учителя?
— На дирижёрско-хоровом факультете — Елизавета Петровна Кудрявцева, которая в своё время училась на дирижёрско-симфоническом отделении у Александра Васильевича Гаука, нашего знаменитого дирижёра. По семейным обстоятельствам ей не удалось окончить курс обучения, однако всеми профессиональными навыками она успела овладеть и обучила им меня. Поэтому на дирижёрско-симфоническом отделении мне уже не было необходимости это осваивать, и Н. С. Рабинович занялся расширением моёго музыкального кругозора и репертуара. А на теоретико-композиторском факультете моим руководителем был знаменитый музыковед Юрий Николаевич Тюлин. В 1970 году мне посчастливилось стажироваться у Евгения Александровича Мравинского, которого я в детстве часто видел за пультом, но в силу возраста не понимал, какая это выдающаяся личность. В 1968–1969 годах я стажировался в Венской академии музыки у двух профессоров: Г. Сваровского и К. Остеррайхера. Это было необыкновенное соприкосновение с новой для меня культурой, я услышал Венский филармонический оркестр, регулярно бывал в Венской опере, где в то время шли практически все оперы Вагнера, которые у нас тогда почти не ставили.
— Сразу после консерватории вы оказались в Петрозаводске...
— К этому тоже причастен Н. С. Рабинович, которого иногда приглашали туда дирижировать. Однажды он сообщил мне, что там освободилось место второго дирижёра, и посоветовал поехать, посчитав, что это принесёт мне большую пользу. Главным дирижёром тогда был Сергей Зосимович Трубачёв — замечательный дирижёр, необычайно интеллигентный человек. Спустя год моёго пребывания там он решил вернуться в Москву, и я занял его место. Работа в этом коллективе стала для меня следующим этапом обучения. Видите ли, в чем дело: профессия дирижёра весьма специфична. У любого музыканта есть инструмент, на котором он играет. У дирижёра его нет. Он появляется только тогда, когда дирижёр начинает работать с оркестром. Оркестр и есть инструмент дирижёра. В теории можно всё знать, но умению общаться и выстраивать отношения с коллективом можно научиться только на практике.
— После Петрозаводска вы вернулись в Петербург и работали какое-то время в Малом оперном театре, ныне Михайловском...
— Это так. Однако в том, что я начал работать там, опять-таки виновен случай. В 1966 году был объявлен 2-й Всесоюзный конкурс дирижёров — со всех республик съехалось очень много народу. Конкурсантам предоставили лучшие московские оркестры. И я подумал: займу я место или нет (а их было шесть), мне предоставляется удивительная возможность сыграть те произведения, которые я не могу сыграть в Петрозаводске, где по причине небольшого состава оркестра далеко не все партитуры были осуществимы.
Я выбрал Десятую симфонию Шостаковича и вторую сюиту из балета Равеля «Дафнис и Хлоя». И в итоге стал лауреатом конкурса. После этого меня заметили, стали часто приглашать дирижировать в филармонию, а поскольку Малый оперный театр находится через дорогу и слухами земля полнится, я в какой-то момент стал замечать на своих концертах Эмиля Евгеньевича Пасынкова, в то время главного режиссёра театра. Он и пригласил меня на освободившееся место главного дирижёра. Это был важный и интересный опыт. Когда я учился в консерватории, мне удалось продирижировать только оперой Даргомыжского «Русалка», так что мой оперный багаж был весьма и весьма невелик, и я засучив рукава принялся за новый для меня репертуар. В Малом оперном я работал с 1971 по 1977 год. В то время главным дирижёром оркестра, который я сейчас возглавляю, был Юрий Хатуевич Темирканов. Его пригласили на такую же должность в Кировский театр, и Евгений Александрович Мравинский предложил мне перейти в филармонию.
— Много лет вы возглавляете один коллектив. Как менялись ваши ощущения с течением времени? Когда вы были особенно счастливы в профессии?
— В оркестре все так же, как в любых человеческих взаимоотношениях: бывают прекрасные моменты, бывают сложные. Но в целом мне кажется, что наши творческие и человеческие взаимоотношения идут по восходящей. И вот сейчас, когда мы все вместе отмечали день моёго рождения, я как-то особенно почувствовал симпатию оркестра, его поддержку практически во всех моих начинаниях. Что касается особенно счастливых моментов и периодов, то мне сложно ответить на этот вопрос. Не всегда концерты, которые публика и пресса встречают очень тепло, так же хорошо воспринимаются и мной. И это вовсе не самокопание... Просто в силу разных обстоятельств, и прежде всего в силу недостатка репетиционного времени, не всегда удаётся осуществить то, что задумал, сидя дома за партитурой. Партитуру вообще трудно озвучить — ведь это по сути своёй значки, которые нужно превратить в музыку. И задуманное композитором часто остаётся для исполнителя загадкой, и каждый разгадывает ее по-своёму.
— Что для вас самоё сложное в вашей профессии?
— (Пауза.) Никогда над этим не задумывался... В этой профессии самоё сложное — найти ключ к произведению, которым ты дирижируешь сегодня. Иногда спрашивают о любимом произведении — это тоже всегда именно то произведение, которым ты занимаешься сегодня. Потому что если ты его не любишь, нет смысла за него браться. А вот найти к нему ключ и потом понять, что тебе это действительно удалось — это, пожалуй, и есть самоё сложное.
— Каковы ваши репертуарные предпочтения в качестве дирижёра и в качестве слушателя? Всегда ли они совпадают?
— Думаю, что не совпадают. Мой слушательский интерес шире исполнительского. Я с интересом слушаю любое произведение любого автора в хорошем исполнении. А вот мой исполнительский интерес составляет более узкий круг композиторов — это Чайковский, Шостакович, Равель... Любовь к Равелю сохраняется, может быть, ещё со Всесоюзного конкурса дирижёров. Но, конечно, я не замыкаюсь, да и не могу замыкаться в этом кругу.
— Как вам работалось с солистами?
— Я однажды прочёл, как один из дирижёров, репетируя с известным солистом, не сошёлся с ним в трактовке произведения, и концерт пришлось отменить. И тогда я для себя сделал вывод, что, так или иначе, солист за своим инструментом проводит времени больше, чем дирижёр за партитурой. Все-таки, когда мы имеем дело с аккомпанементом, солист может месяц, два, полгода учить, например, концерт Рахманинова. И за это время у него возникает своё ощущение этой музыки, сломать которое совершенно невозможно — это может привести к катастрофе. Для дирижёра освоить партитуру аккомпанемента значительно проще и не требует такого количества времени. Поэтому я всегда стараюсь саккомпанировать солисту так, как он это задумал. Иногда у меня бывают какие-то предложения, и я их высказываю, но совершенно спокойно отношусь к тому, что солист может со мной не согласиться, и тогда я следую за ним... Мне довелось выступать со многими замечательными солистами. Ещё на одном из этапов Всесоюзного конкурса дирижёров я выступил с Андреем Эшпаем, который исполнил свой фортепианный концерт. Довелось мне аккомпанировать нашему замечательному скрипачу Леониду Когану и недавно ушедшей от нас Елене Образцовой: она согласилась выступить с нашим оркестром во время московских гастролей, мы исполняли «Шехеразаду» Равеля; с пианистами Павлом Алексеевичем Серебряковым, который был ректором нашей консерватории, Владимиром Крайневым, Николаем Петровым, певцами Хосе Каррерасом, Катей Ричарелли — всех не перечислить.
— Что вы можете сказать о культуре восприятия классической музыки? Сегодняшний слушатель обладает ею?
— Я могу судить только по тому, как наполняется зал филармонии. И меня очень радует, что наряду с теми слушателями, которые уже долгие годы посещают наши концерты, приходит очень много молодёжи. А это говорит о том, что музыка занимает в жизни каждого человека достойное место. К сожалению, очень мало музыки у нас в эфире. На радио побольше, а вот на телевидении классическая музыка почти исчезла. Она существует только на канале «Культура», но и там ее до обидного мало. Очень жаль, потому что не каждый может в силу разных обстоятельств, и прежде всего материальных, часто посещать концерты. Печально, что наша петербургская пресса вообще редко обращает внимание на концерты, которые проходят в филармонии. Когда мы выступаем за рубежом, то на следующий день практически все газеты, которые выходят в этом городе, пусть и в разном объёме, но пишут о нашем концерте.
— Что радует и что расстраивает вас в вашей профессиональной и преподавательской деятельности?
— Радость приносит результат. Если результата нет, то нет и радости. Могу похвастаться, что в моёй преподавательской деятельности произошло радостное событие: мой ученик Дмитрий Руссу получил первую премию на Всероссийском конкурсе дирижёров. Мой коллега и наш второй дирижёр Владимир Абрамович Альтшулер — тоже мой ученик. Замечательный дирижёр Андрей Борейко сейчас работает в Брюсселе главным дирижёром Национального бельгийского оркестра. Радостно осознавать, что многие мои ученики прославляют петербургскую дирижёрскую школу. Теперь о том, что меня расстраивает. Ещё раз повторюсь: инструмент дирижёра — это оркестр, и ему нужно «на оркестре» заниматься, а вот учебных часов в консерватории для этого отведено мало.
— Что делает вас счастливым сегодня — в работе и в жизни?
— Вот я смотрю на часы и понимаю, что мне пора с вами прощаться и идти репетировать с медной группой нашего оркестра. И это для меня всегда радость. Я стараюсь независимо от самочувствия или настроения, которое, что скрывать, бывает разным, приходить на репетиции в бодром расположении духа, чтобы оркестр не заметил, что на самом деле творится у меня внутри. Ну, а в жизни... Вот сейчас после репетиции я вернусь домой и буду разбирать подарки, вручённые мне вчера оркестром, и для меня это будет очень радостно (улыбается).
Беседовала Евгения ЦВЕТКОВА
23 Февраля 2015
Перепечатано с: . Александр Дмитриев: «Во всем виноват случай…» // Северная звезда.— 2015, 23 февраля. <74>