Памяти Петра Петровича Левандо

Я пишу о Петре Петровиче Левандо, не будучи хоровиком, не входя в необыкновенно сплочённое сообщество хоровых профессионалов. Только чувство дружбы связывало меня с некоторыми из них, и только благодаря глубокой, едва ли не инстинктивной симпатии наладилось моё общение с Петром Петровичем, не прерывавшееся много лет. Средой этого общения были Консерватория, концертные залы, редкие приятельские сходки (с неизменным участием нашего близкого друга В. В. Золотарёва), такой средой был сам город: мы жили по соседству и, встречаясь на улице, останавливались, чтобы поговорить. Облик Петра Петровича воздействовал гипнотически: огромный, могучий и, конечно, не спешащий никогда и никуда. А ведь он делал очень многое; масштаб его труда (педагогического, исполнительского, научного) открылся только сейчас, по истечении земного срока Петра Петровича, и это масштаб изумляет. Но почему же в его жизни никогда не было спешки, неоправданных усилий, ложных ожиданий?

Не только облик, но и образ ушедшего притягивает всех, кто его знал, и мы находим ответ на подобный вопрос. Личность нашего мастера была создана свойствами и традициями русского хорового пения. Цитирую знатока, описывающего стиль этого пения (в особенности — церковного): «Медленность темпов, плавность и длительность музыкальных фраз, построенных, главным образом, на средних нотах диапазона…». Пётр Левандо узнаётся в этом описании почти с физической точностью; «средние ноты диапазона» означают замечательную способность к общению — без резкостей, крайностей, нажима…

Он и биографически связан с русским хором как нельзя более тесно. Свыше полувека пел в Петербургской Капелле его отец — выдающийся бас-октавист Пётр Константинович Левандо. Если в отчем доме по-дружески поминали Шаляпина, если рассказывалось о пробе в хор «при Аренском» или об участии в выступлениях Капеллы перед царской семьёй, если на могильной плите П. К. Левандо выбили начальную фразу «Tuba mirum» из моцартовского Реквиема — это значит, что Пётр Петрович Левандо не мог не стать тем, кем он стал.

Его жизнь, как жизнь всех нравственных русских музыкантов, была возвращением долга: тому, кто вырастил, тому, кто обучил, тому, кто поддерживал, кто «стоял рядом в хоре». Думаю, что таково объяснение многолетних занятий хороведением и выдающихся достижений Левандо-хороведа. Он замечательно писал о феномене русского хора, о русской литургической музыке, о хоровой фактуре и о самом хороведении; в полной мере воздал должное трагически значимой части нашего наследия — русской революционной песне (это предмет его диссертации), хорам Шостаковича и Давиденко. Чрезвычайно интересны его статьи о хоралах Баха, Реквиеме Моцарта, хоровых сочинениях Чайковского. Нельзя даже и предположить, что Пётр Петрович не написал о своих учителях (у него есть несколько работ о Г. А. Дмитревском, особенно подробна и хороша публикация — уже посмертная — в сборнике Петербургской консерватории 1993 года).

Он был истинным знатоком своего дела; не забыть, как я попросту заслушался его оппонентским выступлением на защите хороведческой диссертации: впечатление было такое, что Пётр Петрович знал всё о предмете и ещё много сверх того, о чём просто нет случая сказать. Он был прекрасным практиком: дирижёром педагогом, редактором, аранжировщиком, составителем репертуарных сборников (думаю, что цены нет десяти выпускам «Хоровой миниатюры». Воистину, Пётр Левандо служил музыке в точности так, как ей служили во времена Баха, то есть на двух основаниях: быть универсалом в своей профессии и второе — смиренно выполнять (или отдавать) свой долг.

«Кто много поёт, тот долго живёт»,— любил говорить А. В. Свешников. Он сам прожил мафусаилов век, но его заповедь трагическим образом не подтвердили М. Г. Климов, Г. А. Дмитревский, А. А. Юрлов. Её не подтвердил и Пётр Петрович Левандо. Он был таким громадным и сильным человеком, что, казалось, Бог рассчитал его на сто лет вперёд. А он ушёл, еле переступив порог шестидесятилетия. Я не был настолько близок с ним, чтобы видеть его омрачённым. При мне он всегда был светел и спокоен. Таким и остался в моей памяти и в памяти многих своих сверстников. Он остался таким и в своей профессии; то, что делал Пётр Петрович, никто не сделает лучше и достойнее. Он навеки запечатлелся в истории родного дома: на одной из последних страниц юбилейного альбома Певческая капелла Санкт-Петербурга помещена прекрасная фотография Петра Левандо, составлявшего альбом и не дожившего до его выхода в свет. Столь наглядным образом предстал он в ряду своих великих предшественников, своих прославленных коллег, и я думаю, что никто из тех, кто знал Петра Петровича Левандо, не усомнится в его праве на это.

Леонид Гаккель

Перепечатано с [95]