К 100-летию со дня рождения Елены Евгеньевны Лопатиной
Мы попросили тех, кто хорошо знал Елену Евгеньевну,— пел и учился у неё, встречался, общался, дружил с нею,— написать несколько слов о ней, какой она осталась в их памяти. Мы были потрясены результатом. Так хорошо написать о своём Учителе спустя много десятилетий могли только действительно близкие люди, которые до сих пор носят в своём сердце её частичку. У каждого эта частичка оказалась немножко своя, и все вместе они сложились в прекрасную картину — с ней мы и предлагаем вам познакомиться. Но начнём издалека — с истории семьи Елены Евгеньевны, которую поведала её племянница, Татьяна Михайловна Майданова. Чтобы облегчить следование рассказу, помещаем здесь фрагмент родословного древа Елены Евгеньевны, на котором присутствуют все упомянутые персонажи.
Семья
«Лёля» — так называли её у нас в семье даже племянники — никогда не скрывала своего происхождения. В 1949 году, в разгар жёстких сталинских репрессий в «Личном листке по учёту кадров», она пишет: «из дворян». А скрывать по тем временам было что. Тётки её бабушки Ольги Ивановны Дориомедовой (Шенвальд) были фрейлинами, дядя — гофмейстером при дворе императора Александра II.
Прадед по дедовой линии Нил Семёнович Дориомедов служил при императоре Николае II в царском архиве.
Довольно типичной для женщины её круга и времени была биография матери Елены Евгеньевны — Клавдии Константиновны Лопатиной (Дориомедовой). Родилась она в 1883 году в Забайкалье на границе с Китаем в селе Нерчинский завод в семье, сосланного в Сибирь за участие в студенческих волнениях в Петербурге 1980-х годов, врача Константина Ниловича Дориомедова и его жены Ольги Ивановны Шенвальд, Когда после смерти главы осиротевшая семья в 1896 году вернулась в Петербург, у них не было ни жилья, ни средств к существованию.
Ольге Ивановне было отказано в пенсии за ссыльного и лишённого дворянского звания мужа, но с помощью «высочайших» родственных связей ей все же удалось устроить «дела» семьи и даже восстановить дворянское звание детей уже по своей линии. Сама она получила должность начальницы, а позже попечительницы отделения несовершеннолетних в «Доме милосердия для падших» на Лесной улице.
Постепенно были устроены и дети. Старшая дочь Ольга (моя бабушка) училась на женских педагогических курсах, которые в то время одни за другими возникали в Петербурге, младшая — Клавдия с 1896 по 1905 год находилась в закрытом учебном заведении — Мариинском женском институте, сын Михаил окончил знаменитую Ларинскую гимназию и, поступив в университет, не успел окончить его в связи с началом Первой мировой войны и призывом на военную службу. Что касается остальных трёх дочерей: Марии, Софьи и Натальи, то по рассказам родных, да и потому, как сложилась их дальнейшая жизнь, понятно, что они получили хорошее гуманитарное образование. Документальных подтверждений этому, к сожалению, нет, но все трое зарабатывали «учительством», по свидетельствам внуков были дамами хорошо воспитанными, образованными, с широким кругом интересов и, что важно, стремлением передать свои интеллектуальные накопления по наследству младшим членам семьи — детям, внукам, племянникам.
Материальные трудности заставляли снимать дешёвое жилье в доходных домах. Список этих адресов проживания вдовы, полученный из ЦГИА, говорит о постоянных сменах мест и вечной неустроенности:
на 1896–1900 гг.— Лесной участок, Объездная ул., д. 25. Дом милосердия (вместе с дочерью Софьей);
на 1901–1903 гг.— Съезжинская ул., д. 18 (вместе с дочерями Софьей и Натальей);
на 1904–1905 гг.— Казначейская ул., д. 13-73;
на 1906 г.— Большой проспект Петербургской стороны, д. 13-22;
на 1907 г.— Малый проспект Петербургской стороны, д. 33;
на 1908 г.— Большой проспект Петербургской стороны, д. 19;
на 1915 г.— Бассейная ул., д. 60;
на 1916–1917 гг.— Песочная ул., д. 24а (с дочерью Марией).*)
*) Печатные справочники «Адресная книга С.‑Петербурга на 1896, 1898-99гг, «Весь Петербург» на 1897, 1900–1914 гг., «Весь Петроград» на 1915–1917 гг.
Первые годы с дочерями, какое-то время — одна, последние годы жизни Ольга Ивановна жила вместе с семьёй дочери Марии на Песчаной улице в доме 24а. Мария Константиновна была женой известного в то время издателя Зиновия Исаевича Гржебина. Друзья и коллеги Гржебина составляли огромный литературный и художественный круг, в котором знали и любили Ольгу Ивановну. Очень трогательно пишет о ней писатель Алексей Ремизов: «Умерла бабушка Ольга Ивановна Дориомедова, мать Марии Константиновны. Помяну Ольгу Ивановну чаем: никто так не умел чай делать, как она! И оттого особенный уют был в доме»*). Пишет об этом же печальном событии в семье Гржебиных и К. И. Чуковский в своём «Дневнике 1901–1929 гг.»: «15 марта 1920. На днях скончалась Ольга Ивановна Дориомедова, мать Марии Константиновны Гржебиной. Я был на панихиде. Анненкова**) попросили нарисовать покойницу. Он встал у гроба, за шкафом, так что его никто не видел; я глянул, вижу: плачет. Рисует и плачет. Слёзы капают на рисунок! Я подошёл, ему стало стыдно. „О, какая милая, милая была бабушка!“ — сказал он, как бы извиняясь»**). Не стало Ольги Ивановны в 1920 году, т. е. за год до того, как семья раскололась на две, никогда уже больше не соединявшиеся, части. Три дочери — Мария, Софья и Наталья вместе с Гржебиным уехали за границу; мать Елены Евгеньевны Клавдия и моя бабушка Ольга остались в России…
*) Ремизов А. Взвихренная Русь. М.: Советская Россия, 1990. С. 272.
**) А́нненков Ю́рий Па́влович (1889–1974) — русский и французский живописец и график, художник театра и кино, заметная фигура русского авангарда, литератор. Автор книги воспоминаний Дневник моих встреч: Цикл трагедий / Предисл. Е. И. Замятина: В 2 т. Л.: Искусство, 1991.
***) Чуковский К. И. Дневник (1901–1929). М.: Советский писатель, 1991.
Итак, в тринадцать лет Клавдия стала «институткой». Единственная из дочерей, о ком известно не только по рассказам близких, но и по архивным документам, что она училась в Мариинском женском институте. Полное название его: «Закрытое сиротское учебное заведение для воспитания девиц среднего сословия». Это одно из множества учебных и сиротских учреждений, созданных и содержавшихся на средства императрицы Марии Фёдоровны.
Имя Клавдии Дориомедовой значится в списках воспитанниц седьмого класса в 1897 году, опубликованных в книге инспектора Н. С. Карцева «Мариинский институт». Книга написана им по поручению совета института к 100-летию учебного заведения в 1897 году. Воспитанницы делились на казённокоштных (учащихся за казённый счёт) и своекоштных (учащихся за счёт родителей). Скорее всего, Клавдия училась за казённый счёт.
Образование в женских закрытых институтах было серьёзное и разнообразное. Особое внимание уделялось изучению иностранных языков (французский, английский, немецкий), часть общеобразовательных предметов велась на них: например, русские география и история преподавалась на русском, а общие — на немецком или французском языках. Кроме музыки, пения, рисования, танцев, были занятия, связанные с начальной психологией и педагогикой, а также — с ведением домашнего хозяйства: шитьё, вышивка и пр. Среди учительниц «Изящного и практического рукоделия» в списке преподавателей значится сестра отца Софья Ниловна Дориомедова — учительница рукоделия и главная закройщица (преподавала с 1896 года).
В нашем семейном архиве сохранилась фотография «институтки», сделанная в дореволюционном петербургском фотоателье Вольфа Ясвоина. На фото — юная, с изящной причёской из лёгких вьющихся волос, в форменном платье воспитанницы Мариинского института — Клавдия, которой в этот момент не больше 18 лет.
В 1901 году окончила институт, получив, таким образом, возможность самостоятельно зарабатывать на жизнь. Как использовала она эту возможность и полученные знания, не известно.
Жили Лопатины в центре города, на Петроградской стороне, напротив Петропавловской крепости в бывшем доходном доме И. Е. Ритинга постройки 1899 года на проспекте Добролюбова (до 1923 года Александровском). Все очень петербургское: тёмная арка — в ней направо «чёрный» вход в дом, лестница, для «чёрной» весьма просторная, с двумя заворотами на второй этаж; вход в квартиру — через большую общую кухню с плитами, с запахами готовящейся еды и хозяйками в фартуках, потом бесконечный и такой тёмный коридор, что по нему приходилось пробираться почти на ощупь. У Лопатиных в этой коммуналке — три комнаты. Одна довольно большая — Клавдии Константиновны, и две поменьше, в которых жили две её дочери Татьяна и Елена.
В темноватой комнате Клавдии Константиновны с одним окном в торце, на стенах были тесно развешаны картины и множество тарелок с художественной росписью. Стоял рояль, на котором, по словам её внучки, «играли и бабушка, и мама с Лёлей, и я». Были и книги. В каком-то контексте наших разговоров Клавдия Константиновна показывала мне тома дореволюционного издания энциклопедии Брокгауза и Ефрона. Из рассказов уже весьма пожилой двоюродной бабушки запомнились какие-то отдельные эпизоды: как она училась в институте, какой там был режим и как их заставляли рано утром обливаться ледяной водой, как к ним приходил в гости приятельствовавший с мужем сестры Марии издателем Гржебиным Максим Горький — такой «мрачный и вонючий табаком». Позже, ещё через несколько лет, с истинно дориомедовским оптимизмом рассказывала не о самой болезни, которая у неё обнаружилась, а о том, как её «засовывали в трубу» (какое-то обследование!) и как это было интересно…
Отец Елены Евгеньевны Евгений Васильевич Лопатин — из семьи потомственных дворян и революционеров. Внучатый племянник известного народовольца Германа Александровича Лопатина, человека с фантастической биографией, написавшего в одной из своих анкет, что он «сидел 27 раз в 18 разных тюрьмах». Находился он много лет на нелегальном положении под чужим именем в России и заграницей, известен как первый переводчик «Капитала» Карла Маркса на русский язык.
Евгений Васильевич родился в 1881 в Нижнем Новгороде в дворянской семье. В 1940 году заочно окончил «полный курс Всесоюзного Юридического заочного института» (г. Москва) получил квалификацию юриста (сохранился диплом). Занимался адвокатурой, член Ленинградской Областной коллегии адвокатов. В архиве Лопатиных сохранилось его адвокатское удостоверение, продлённое до 1-го июля 1941 года. Погиб в блокаду.
Клавдии Константиновны не стало за несколько месяцев до её столетия, в 1983 году. Пережила в Петербурге — Петрограде — Лениграде все три войны и блокаду.
У Клавдии Константиновны и Евгения Васильевича — две дочери: Татьяна и Елена.
Старшая сестра Елены Евгеньевны — Татьяна Евгеньевна Лопатина родилась в Петрограде в 1910 году. Татьяна Евгеньевна окончила знаменитую петербургскую школу «Петришу́ле», в которой преподавание велось на двух языках: русском и немецком, потом курсы стенографии. Многие годы и работала стенографисткой. Как и вся семья Лопатиных, в войну она находилась в блокадном Ленинграде. Участвовала в обороне родного города. Сохранились её наградные документы: «Удостоверение. За участие в героической обороне Ленинграда Лопатина Татьяна Евгеньевна Указом Президиума Верховного Совета СССР от 22 декабря 1942 года награждена медалью „За оборону Ленинграда“» и «Удостоверение. За доблестный и самоотверженный труд в период Великой Отечественной войны Лопатина Татьяна Евгеньевна указом Президиума Верховного Совета СССР от 6 июня 1945 года награждается медалью „За доблестный труд в период Великой Отечественной войны“».
Послевоенная жизнь Лопатиных была нелёгкой: физическая истощённость после блокадного голода, работы у всех «не денежные». Клавдия Константиновна не работала, а пенсия, если и была, то минимальная, дочери работали, но в целом семейный доход был весьма скромный.
Татьяна Евгеньевна прожила большую жизнь и умерла после того, как они с Таней — младшей попали в аварию. На проспекте Добролюбова на тротуаре их сбила машина. Обе получили серьёзные травмы, после которых Татьяна Евгеньевна уже не оправилась. Не стало её в 1999 году, похоронена на Южном кладбище. От дочери известно, что отпевали её в Равноапостольном Князь-Владимирском соборе (угол проспекта Добролюбова и улицы Блохина).
Лёля
Младшая дочь Клавдии Константиновны и Евгения Васильевича Лопатиных, Елена Евгеньевна Лопатина (1921–1990) — двоюродная сестра моей мамы. С ней, как и со всеми Лопатиными, я была знакома с 1966 года, называла её, как и все близкие, уменьшительно — Лёлей, несмотря на то, что была её племянницей.
Елена Евгеньевна окончила Ленинградскую консерваторию, много лет работала в Хоровом училище им. М. И. Глинки. Была известна в музыкальных кругах Ленинграда как талантливый музыкант, хоровой педагог и создатель ансамбля «Песенка» на Ленинградском радио. Всю жизнь посвятила своей работе и своим ученикам. И любовь эта была взаимной — её помнят и сейчас, через тридцать лет после кончины. Благодарные ученики поставили на её могиле памятник.
Мы с Лёлей — люди разных поколений, жили в разных городах, встречались не часто. Поэтому моих личных воспоминаний о ней сохранилось не так много, и то, что мне известно, собрано по крупицам: что-то из рассказов родственников, кое-что из немногочисленных печатных источников, а в основном — из части архива, доставшейся мне после недавней кончины «последней Лопатиной» — Татьяны Борисовны Лопатиной-Токаревой, копий документов, полученных мною от ученика Елены Евгеньевны В. А. Рылова и воспитанника и историка капеллы П. Ю. Трубинова. Именно из этих драгоценных документов мне стали известны и, главное, понятны многие факты биографии Елены Евгеньевны.
Родилась Елена Евгеньевна в Петрограде в 1921 году, году переломном, когда большая семья Дориомедовых разделилась на две части: российскую (советскую) и зарубежную. Со слов племянницы известно, что она училась в музыкальной школе, дословно: «играли на рояле мы все, но в музыкальной школе училась только Лёля», т. е. в семье, где все так или иначе занимались музыкой, Лёля одна была признана достойной заниматься музыкой по-настоящему, а не только музицировать для себя. В 1939 году окончила обычную среднюю школу. Год окончания она упоминает в автобиографии*). В документах есть «Похвальные грамоты» — «За отличные успехи и примерное поведение» по окончании 7, 8, 9 классов (1936–1938 гг.) Ленинградской средней школы № 13 Петроградского района. Десятый класс она заканчивала, уже учась в музыкальном училище.
*) Сведения из Учётного листка Личного дела Лопатиной Е. Е. Листок заполнен 10 сентября 1949 года. (Объединённый ведомственный архив культуры СПб. Ф. 96, оп. 2, д. 431. Получено от П. Трубинова)
Это была первая ступень в профессии — Музыкально-педагогическое отделение Музыкального училища Ленинградской консерватории (1938–1941). Сохранилась похвальная грамота, которая «выдана студентке III-го курса Лопатиной Елене за хорошие успехи в занятиях» 25 июня 1940 г. Удостоверение студентки училища так же сохранилось в семейном архиве.
Совершенно неожиданно для меня оказалась, что Лёля окончила 3 курса электрофизического факультета по специальности «Акуститка» Ленинградского электротехнического института, но отчислена была из числа студентов 16 марта 1942 года «ввиду эвакуации». Видимо, из-за эвакуации института, т. к. Елена Евгеньевна, как и все Лопатины, в войну находилась в Ленинграде. Занятия в институте происходили параллельно с обучением в музыкальном училище. На первый взгляд такая разнонаправленность устремлений семнадцатилетней девочки вызывает удивление, но потом становится понятным, что изучение «Науки о звуке» прекрасно сочетается с профессиональным музыкальным образованием, даже расширяет и углубляет его. Поразительно, как будучи совсем юной, не только по возрасту, но и в своей профессии, она почувствовала потребность в получении такого опыта. Думаю, что её дальнейшие поиски и достижения в области хорового звучания имели истоки и в её погружении в природу звука, в его физические законы.
С началом войны в занятиях музыкой наступила пауза… В первую военную осень Лёля ещё училась в электротехническом институте, одновременно работая лаборантом на Ленинградском заводе «Металлокомбинат». Институт эвакуировался в марте 1942 года, а завод расформировали. Оставшись вместе с семьёй в блокадном городе, Лёля должна была участвовать в материальном обеспечении семьи, и, если расположить хронологически даты всех мест её работы во время войны, то видно, что работы менялись, но следовали одна за другой без зазора. Это был вопрос жизни…
С марта 1942 года по июнь 1943 работала грузчиком (!) на «Ленхладкомбинате», тогда же вместе со всеми ленинградцами-блокадниками, рыла окопы, строила защитные сооружения.
В 1943 году Лёля начала работать в детском саду. Сохранилась характеристика того времени:
Тов. Лопатина работает в д/с № 43 Приморского р-на с 1/7 — 43 г. Вскоре после её прихода в детский сад в качестве музыкального работника дети заметно выросли в музыкальном отношении. Самое главное, что они научились слушать музыку, они приобрели чувство ритма. Наконец они полюбили музыку и стали разбираться в ней так, как они были способны это сделать в свои ещё маленькие годы. Дети со вниманием выслушивали, когда Елена Евгеньевна им играла небольшие музыкальные отрывки и наперебой старались ответить, т. к. музыка была для них знакомой. Они свободно отличали польку от марша, вальс от галопа и т. д.
Кроме высокой музыкальной культуры у т. Лопатиной имеются организаторские способности, которые помогают ей свободно владеть любым детским коллективом и тем самым без затруднений проводить занятия.
Нельзя не отметить большого контакта с детьми во время занятий, особенно это характерно для младшей группы. Здесь она очень простым и понятным языком рассказывает детям о том танце, который они будут плясать, либо простыми словами рассказывает о содержании песенки, которую они прослушают. Это имеет большое значение в работе, ибо детям всё понятно, им не скучно. Много игр проводит Елена Евгеньевна под музыку, где дети с большим вниманием в неё вслушиваются. Таким образом, развитие музыкального слуха Елена Евгеньевна проводит разносторонне. Очень интересными по замыслу она придумывает праздники. Все проводимые ею праздники оценивались всегда только с хорошей стороны.
Неоднократно т. Лопатина повторно проводила праздники для района, на которых присутствовали заведующие дет. садами, воспитатели и музыкальные работники.
Подытоживая всю проводимую работу в д. с., можно сказать, что дети многому научились, благодаря тем муз. знаниям, которые им дала Елена Евгеньевна. Этот музыкальный работник является одним из лучших в нашем районе. 5.2.— 48 г.
Зав. д. с. № 43 Приморского района тов. Гепелеуц.
Лёля, как и её старшая сестра, имела две почётнейшие для любого ленинградца, прошедшего блокаду, медали: 1944 год — медаль «За оборону Ленинграда», 1945 — медаль «За доблестный труд в Великой Отечественной войне 1941–1945 гг.»
Скорее всего, именно в годы войны, уже получив среднее специальное музыкальное образование, работая с маленькими детьми, когда труднейшие обстоятельства бросали её «из огня да в полымя», она поняла, чему она посвятит свою жизнь.
В Ленинградскую консерваторию на специальность «Хоровое дирижирование» Лёля поступила ещё до окончания войны в 1944 году и окончила в 1949 году в классе хорового дирижёра, композитора профессора Александра Александровича Егорова.
Тогда же Лёля начала преподавать в Ленинградской капелле. При оформлении на работу и было заведено её «Личное дело», сохранившееся в Объединённом ведомственном архиве культуры СПб и предоставленное мне П. Трубиновым. В Личном деле хранится «Автобиография», написанная, естественно, Лёлиной рукой. Если бы она попала ко мне раньше, мне не пришлось бы собирать её биографию как «картинку из пазлов». Порадовало то, что все мои изыскания оказались верными.
Всю свою жизнь после окончания консерватории Лёля посвятила себя хоровому искусству и, без преувеличения, горячо любимой педагогической работе. Но начинала она свою профессиональную деятельность как пианистка — первая запись в 1949 году в её учётной карточке: о приёме её в Ленинградскую государственную академическую капеллу концертмейстером, правда, опять же, хора. В 1951 году Е. Е. Лопатина становится уже педагогом в Хорового училища при Капелле. В своём заявлении на имя директора Капеллы она просит «перевести на работу в Хоровое училище при Академической капелле для использования по прямой специальности».
И Хоровое училище стало главным в её жизни на следующие сорок лет. В голове крутятся какие-то помпезные фразы про «дело всей жизни». По форме это так, но у меня осталось ощущение, что по сути для неё работа всегда была скорее служением, а не «работой» и служила она увлечённо, горячо, радостно Музыке, Хору, Ученикам… Хочется сказать, что Лёля работала до своего последнего дня, но в буквальном смысле это не так — только потому, что скончалась она от сердечного приступа по дороге домой в поезде «Париж — Варшава»…
Немного о Париже и парижанах. Лёля очень дружила со своими парижскими сёстрами и братьями — детьми сестёр её матери. Они встречались Ленинграде, не раз и она побывала у них в Париже — одна и с сестрой Татьяной. Рассказывала, что спала она на раскладушке в студии «Русского балета Ирины Гржебиной», где должна была подниматься чуть свет, т. к. в восемь часов утра уже начинались уроки танцев.
Она хорошо запомнилась и следующему поколению Гржебиных. Её племянник Андрей рассказывал, как она с его холостыми друзьями «бегала» куда-то там потанцевать. То, чего она уже по возрасту и по своему «педагогическому статусу» не могла себе позволить в Союзе, но очень хотелось,— там себе разрешала. С сёстрами у них было много общего — все в творчестве! Не знала французского, но хорошо владела немецким и английским языками, что облегчало самостоятельные походы по Парижу*). В общем, совершенно по Хемингуэю — это был «Праздник, который всегда с тобой…». В советские времена этот особый островок свободы был ей доступен. Такой её и запомнили парижане: моложавой, живой и весёлой, а было ей тогда, я думаю, за сорок и старше.
*) Елена Евгеньевна самостоятельно выучила французский, когда ей было уже за 50.— Прим. В. А. Рылова
Когда в ноябре 1990 года Елены Евгеньевны не стало, в стенгазете Ленинградского хорового училища «Капелланин» целая страница была посвящена её памяти и опубликованы некрологи, написанные её бывшими учениками…
Ушла из жизни Елена Евгеньевна…
Сколько людей, знающих и любящих Елену Евгеньевну, не смогли сразу поверить, что её нет и не будет… Вспоминается класс Хорового училища на Мойке. Элегантная, всегда улыбающаяся Елена Евгеньевна и мы, впервые прикоснувшиеся к такому предмету, как дирижирование.
Сколько терпения, материнской ласки потратила она для того, чтобы из зелёных, иногда нахальных, мальчишек сделать начинающих понимать музыку студентов. Это и беседы за чаепитием у неё дома, и прогулки по Ленинграду, где Елена Евгеньевна знала каждый уголок.
Нельзя забыть её эрудицию, блестящий юмор и постоянную доброжелательность. Трудно поверить, что Елена Евгеньевна не пройдёт по коридорам Училища, не будет дискуссий на заседании хоровой комиссии. Но в наших сердцах Елена Евгеньевна останется такой же доброй, обаятельной и бесконечно любящей жизнь.
Вечная память ей.
Владимир Мелкой, вып. 1969
«Я благодарен судьбе за то, что она свела меня с таким человеком, каким была Елена Евгеньевна.
Уважительное отношение к личности своих подопечных, и не важно — трёхлетний ли это малыш из «Песенки» или выпускник Хорового училища, было одной из её главных черт. И каждого ученика она стремилась воспитать ЧЕЛОВЕКОМ. Человеком с большой буквы, совестливым и порядочным. Делать это было невероятно сложно — окружающий нас мир бездуховен и жесток. В какой-то степени Елена Евгеньевна везде была «гадким утёнком» и клевали её, в отличие от сказки, всю жизнь. Комната в коммуналке, не дали отметить юбилей «Песенки» на радио, в родном Училище изнурительная борьба «за» и «против», по рангу не дали звания, которого она действительно заслуживала, и т. д….
Удивительный оптимизм и жизнелюбие помогали ей. Какие бы препоны ей ни ставили, она упорно шла раз и навсегда выбранной дорогой. Мало у кого из преподавателей такое количество учеников достигли высот творчества и признания, как у Елены Евгеньевны. В этом, именно в успехах своих учеников, она видела свой успех и своё счастье.
Дай Господь каждому из живых иметь такое человеколюбие, порядочность, оптимизм и мудрость, какие были у дорогой Елены Евгеньевны.
Павел Руновский, вып. 1971
В книге Е. П. Кияновой о создателе и руководителе известного в СССР Детского хора Ленинградского радио и телевидения Юрии Славнитском большой абзац посвящён Елене Евгеньевне:
«Первой в хор пришла — педагог Хорового училища Ленинградской академической капеллы Елена Евгеньевна Лопатина. Её особенный, редкий дар проявился в работе с младшими участниками Детского хора. Позднее созданный ею ансамбль получил название „Песенка“, и, формально входя в состав хора, приобрёл полную самостоятельность. Это был уникальный коллектив, в котором занимались дети с 4-летнего возраста. В кратчайший срок Елена Евгеньевна умела довести их исполнение до такого профессионального уровня, что „Песенка“ блистала на всех концертных эстрадах города, и, конечно же, в эфире. Два раза в месяц слушатели всей страны (по Первой Всесоюзной программе) могли слушать выступления этого ансамбля, всегда с новым репертуаром.
Для него специально писали музыку ленинградские композиторы, и делала по заданию редакции аранжировки сама Елена Евгеньевна Лопатина. Избранные страницы из репертуара ансамбля „Песенка“ были изданы в 1995 году издательством „Северный олень“ отдельным сборником под названием „В Авиньоне на мосту“. Надо добавить, что большинство участников этого ансамбля стали впоследствии музыкантами-профессионалами. А вот повторить подобный коллектив, с уходом из жизни Е. Е. Лопатиной, к сожалению, не смог никто».
Киянова Е. П. Юрий Славнитский. Музыкант Божьей милостью. СПб.: Композитор, 2004. С. 37–38.
Елены Евгеньевны Лопатиной не стало в ноябре 1990 года, похоронена она на Южном кладбище С.‑Петербурга.
В заключение хочу с огромным чувством благодарности сказать о человеке, уже упомянутом мною. Владимир Алексеевич Рылов не только учился у моей тётки, он часто бывал у неё в доме, прекрасно знал всю семью Лопатиных: маму Елены Евгеньевны Клавдию Константиновну, семью её старшей сестры Татьяны Евгеньевны. До конца жизни последнего представителя лопатинского рода, племянницы Елены Евгеньевны Татьяны Борисовны Лопатиной-Токаревой, помогал ей в её бытовых нуждах, поддерживал морально и, можно сказать, эмоционально, был одним из тех немногих людей, с которыми Татьяне Борисовне хотелось общаться, было приятно и интересно. Володя, окончив Ленинградское хоровое училище и Ленинградскую консерваторию, стал симфоническим и оперным дирижёром, работает в разных театрах и оркестрах, много гастролирует.
Татьяна Майданова
Брянск, декабрь 2020
Посланная небом
Безукоризненно строгий светло-серый костюм: пиджак и юбка с задним шлицем, гипюровая блузка нежнейшего светло-кремового цвета, уложенные в пышную причёску светло-каштановые волосы, изящные светло-бежевые туфли, функционально красивые кисти рук, поблёскивающие перламутром и украшенные колечком с изумрудом, аромат духов — такой предстала перед нами, новоиспечёнными старшеклассниками, педагог по дирижированию Елена Евгеньевна Лопатина в начале сентября 1961 года.
Этот портрет необходим, чтобы понять, как сложно было нам, ученикам закрытого мужского учебного заведения, принять неизбежность обучения дирижированию у женщины-педагога, притом единственной представительницы прекрасного пола в этой профессии среди дирижёров Хорового училища.
Первое задание, которое получали ученики дирижёрского класса — было выучить и сыграть на рояле Гимн Советского Союза. Понятно, что мелодию и текст мы знали досконально, но знакомство с фактурой, модуляциями и формой этого бесспорного шедевра А. В. Александрова до сих пор невероятно полезно в практическом плане: в советское время каждый театральный сезон открывался исполнением Гимна СССР. Приходилось мне дирижировать его и в компании с иностранными гимнами при открытии гастролей.
Тогда же мы освоили дирижёрскую сетку «на 4» и перешли к более проблемным заданиям. Обладавшая к тому времени солидным педагогическим опытом, Елена Евгеньевна в короткое время «вправила» мои гуттаперчевые кисти, локти и плечи, и я уже не только с интересом, но и с удовольствием давал ауфтакты, ставил и снимал ферматы, задавал темп и тон исполняемым пьесам.
В моём репертуаре появились обработки народных песен («Гей ты, Висла...», «Щедрик» и т. п.), хоры Вик. Калинникова, С. Танеева, П. Чайковского, сцены из опер «Иван Сусанин», «Руслан и Людмила», «Хованщина» и др.
Буквально на первых уроках я услышал совет, или почти требование: «Володя, пишите музыку!» Вскоре я показывал педагогу партитуру хора «9 января» (на стихи своего деда К. Яковлева), не подозревая о существовании одноимённого шедевра Д. Шостаковича, клавир романса «Дробится и плещет...», не будучи знаком с сочинением Н. Римского-Корсакова и ряд других опусов, не имеющих, к счастью, именитых предшественников... Деликатное и последовательное руководство Елены Евгеньевны привели к появлению двух песен на стихи Д. Хармса и Я. Акима, которые вошли в репертуар знаменитого тогда Ансамбля «Песенка», созданного Е. Е. Лопатиной в Ленинградском комитете по ТВ и РВ.
В следующем, девятом классе, по инициативе Елены Евгеньевны я получил возможность организовать хор студенток Химико-технологического техникума им. Д. И. Менделеева. Под руководством педагога мне пришлось составлять репертуар и аранжировать для него классические пьесы, народные песни и популярную музыку. Руководство этим хором приносило мне огромную радость и являлось стимулом для дальнейшего постижения профессии. Нет необходимости говорить, что Елена Евгеньевна присутствовала на всех выступлениях хора, продолжавшихся вплоть до окончания мною курса.
На выпускном концерте я дирижировал фрагмент из сюиты Анат. Макарова «Река-богатырь», получил рекомендацию для поступления в консерваторию и вскоре стал студентом, что и было заветной целью счастливых трёх лет моего пребывания в классе Е. Е. Лопатиной.
Атмосферу в классе можно без преувеличения назвать семейной. Совместные поездки на природу, катания на лодках, лыжные прогулки, празднования дней рождения и т. п.— всё это раскрывало наши души навстречу педагогу и вселяло уверенность в обоюдном понимании и доверии. Это доверие и связь сохранились на всю жизнь. В период моей подготовки к поступлению на симфонический факультет я неизменно пользовался консультациями и помощью Елены Евгеньевны.
Не прошли даром и многочисленные посещения филармонических концертов, билеты на которые обеспечивала для меня Елена Евгеньевна, и неоднократное прослушивание спектакля «Турандот» в Малеготе, где хормейстер Е. Лопатина дирижировала закулисным детским хором, и долгие часы совместного четырёхручного музицирования. Симфонии Моцарта, Гайдна, Бетховена, Брамса, квартеты Танеева, Мендельсона и много другой музыки было прочтено нами, причём Елена Евгеньевна всегда уступала мне Primo, считаясь с моим амбициозным авторитаризмом, и заведомо извиняя мне не всегда корректные пассажи.
Уверен, что моя карьера симфонического дирижёра полностью базируется на её усилиях, энтузиазме и вере в меня.
Думаю, присутствие на моих спектаклях в Мариинском (Кировском тогда) театре и концертах в БЗФ приносило ей радостное сознание небесполезности её благодатных трудов.
Спасибо Вам, дорогая, Богом данная Елена Евгеньевна!
Владимир Рылов, вып. 1964
***
Связь Елены Евгеньевны с учениками поддерживалась не только при личном общении, но и на расстоянии — через письма, и не прекращалась с окончанием ими Училища. Приводим три письма Елены Евгеньевны, которые передал «Капелланину» её ученик — Владимир Мочалов, выпускник 1971 года.
[Е. Е. Лопатина — В. А. Мочалову. Париж, не раньше 1968, не позже 1970]
Дорогой Володенька!
Большое спасибо тебе за весточку. Здесь такие письма кажутся чудом и так приятно получать их. Описывать, где я была и что видела — бессмысленно, слишком уж много получится. Приеду — расскажу. О приезде узнай у мамы. Письмо твоё пришло 21.X. Пиши ещё!
Целую тебя,
Ел. Евг.
Привет маме и папе.
Эта картинка — Монмарт[р] — центр богемы. Я там была в ресторанчике «Богема».
Передай мой сердечный привет Владику Л[ягасу] и Саше П[аршину].
[Е. Е. Лопатина — В. А. Мочалову. Сухуми, вероятно, 1971]
Дорогой Володенька!
Я очень горячо поздравляю тебя ещё раз с зачислением, с окончанием испытаний. Очень благодарна тебе за письма, за память (надеюсь, что, может быть, и в будущем не будешь забывать меня).
В отношении выбора произведения для хора я не очень уверена, что можно будет выбирать. Я знаю случаи, когда давали совсем незнакомое произведение, и приходилось очень быстро его выучивать.
Я сейчас нахожусь в самолёте на пути в Ленинград, решила, что из Ленинграда письмо дойдёт быстрее, чем из Сухуми. Я не знаю, где буду до 27-го, но после 27-го должна быть в Л-де. Когда ты вернёшься — позвони мне, а моя мама скажет, когда я буду дома.
Из перечисленных тобою произведений все хороши. Думаю, что наиболее выгодные для тебя — «Зима» и «Жаворонок». Мне очень хотелось бы тебя увидеть перед 1 сентября и посмотреть, как ты собираешься дирижировать выбранное произведение. Играть партитуру не надо. Просто все по очереди выходят и без всякой репетиции один раз дирижируют, получаются вроде как бы смотрины. Конечно, я очень заинтересована в том, чтобы вы все выглядели хорошо и произвели благоприятное впечатление. Скажи, нет ли в репертуаре Хиндемита, по-моему, его нет, но если давно и плохо помнят, то не бери. Скажи, пожалуйста, и Саше Паршину, что я очень хотела бы видеть его с той же целью перед 1 сентября. Набирайся здоровья в последние денёчки, теперь тоже не очень лёгкая пора настанет...
Любящая тебя Ел. Евг.
[Е. Е. Лопатина — В. А. Мочалову. Рига, предположительно, начало мая 1977 года]
Дорогой мой Володенька!
Может быть, и можно было бы наврать, что я не получала писем от тебя, но уж лучше по пословице «повинную голову и меч не сечёт» надеяться, что ты извинишь меня за молчание. Причин было для него много — и болезнь, и невероятная загруженность сначала юбилеем, а потом неделей детской музыки, где мы исполнили специально для «Песенки» написанную оперетту. Т. к. кроме моих родимых деток в этом мероприятии участвовали 2 композитора, 2 автора текста, редактора, звукорежиссёры, небольшой, но мудрёный оркестр, з[аслуженный] а[ртист] Володя Матусов, то я хлебнула волнения и трудов до отвала. Тут надо учитывать, что вся эта прекрасная (бывшая «сильная») половина рода человеческого любит выпить, опоздать, халтурить в тысяче других мест и т. д.
Я очень тронута тем, что ты меня не забываешь, и очень довольна фотографией. Вот уж, вернёшься — отпразднуем всё!
У меня сейчас есть мысль: 27 мая в пятницу посредине дня надо будет праздновать то обстоятельство, что я 25 лет (уже 26-й) без перерыва выпускаю из Хорового училища талантливых музыкантов, подобных тебе. Нельзя ли тебе официально или ещё как появиться в этот день в Спевочном зале? Наверное, если нужно было бы, я смогу и написать что-либо в твою часть.
Сейчас я дребезжу в самолёте, кот. летит в Ригу. Отчаянный шум и вибрация всех предметов и частей тела, вероятно, входит в условия моего праздничного отдыха, т. к. отдыхает дух, а тело — уж ладно. Лечу к друзьям на 2 дня. Это мой подарок самой себе за все волнения и мучения с палочкой в руке на эстраде. Самолёт какой-то невероятный: летит невысоко и медленно и ещё шумит, гудит, дрожит.
Я надеюсь, что у тебя умножаются успехи в военной и музыкальной области и желаю тебе здоровья и терпения. Крепко тебя целую.
Любящая тебя Ел. Евг.
P. S. Вот уже и вернулась из Риги, не послав письма. Поздравляю с праздниками и наступающим праздником, кот. я очень люблю и ценю — Днём Победы. Е. Е.
***
В памяти каждого ученика, вдохновлённого любимой Еленой Евгеньевной Лопатиной, живут и становятся ярче незабываемые штрихи, из которых складывается её удивительный портрет…
Многие могли бы разделить со мной эти дорогие сердцу воспоминания, и каждому из нас они дороги по-особому. Талант Елены Евгеньевны состоял в том, чтобы каждому своему воспитаннику открыть безграничный мир музыки, и ему оставалось лишь оказаться достойным этих открытий, способным вместить их полностью, отразить ярко и беззаветно!
Мне вспоминаются наши уроки и задушевные беседы о музыке, литературе и живописи в её маленькой комнатке в коммунальной квартире; то вдруг возникшие из старинного комода книги ещё не вышедшего тогда из опалы Мережковского и Кнута Гамсуна, то привезённые ею из Парижа партитуры или новые грампластинки… С особым теплом вспоминаю созданный Еленой Евгеньевной детский ансамбль «Песенка», более четверти века просуществовавший при ленинградском радиокомитете, и одно из первых своих выступлений — с ним, на сцене Большого концертного зала «Октябрьский», и первую в моей жизни зарплату, полученную в качестве его концертмейстера!
А главное — симфонические концерты в Большом зале Ленинградской филармонии, на которых я бывал благодаря Елене Евгеньевне и вместе с нею! Думаю, что именно тогда и возник мой интерес к оркестру, определивший глубокую приверженность симфонической музыке.
Николай Алексеев, вып. 1973
На дне памяти… (Из «Записок и воспоминаний»)
Училищные годы длились долго. А промелькнули мгновенно. Мы повзрослели. Наши родители и учителя ещё оставались для нас авторитетами. Но уже не безупречными. До истины теперь приходилось допытываться самим (наивное заблуждение юности!).
Что же осталось на дне памяти? Ночной гулкий коридор, в который в интернатском детстве нас выставляли за шалости, и по которому в юности мы шли заниматься в классы и просиживали там за фортепиано или слушанием музыки чуть ли не до утра. <…>
Этот коридор и тёмная лестница вели меня на первый этаж (в наш будущий 11-й класс). Здесь меня всегда встречала светлой улыбкой незабвенная Елена Евгеньевна Лопатина. Отношения у нас изначально были тесными, почти родственными. В детстве мы пели у неё в ансамбле первоклашек (в основном, воспитанников интерната). Потом с 8-го класса я стал заниматься у неё по специальности. Что она вложила в меня в техническом смысле, сейчас трудно сказать. Необходимые дирижёрские навыки я в дальнейшем обрёл на практике: в основном, в Ансамбле пограничных войск, где мне приходилось многократно выступать с оркестром, и дальше — время от времени дирижируя различными ансамблями, хорами, оркестриками и т. п. Несомненно, Елена Евгеньевна познакомила меня с азами профессии, равно как и более успешных своих учеников на дирижёрской стезе, таких как Николай Алексеев или Николай Корнев. Но дело было не в азах, и вообще не в дирижировании. Елена Евгеньевна мягко и сердечно вводила в Мир музыки, в Мир культуры. Главный её урок — урок бережного отношения к искусству и к истории.
Она была женщиной уникальной. Из дворян. К слову, её мама окончила Смольный институт (эту крошечную, столетнюю старушку, я помню, мы хоронили в начале 80-х). Комната Елены Евгеньевны на улице Добролюбова (в квартире, принадлежавшей её отцу и ставшей после революции коммуналкой) была обставлена антикварной мебелью. На тёмных стенах — работы старых мастеров. Время здесь словно замедляло бег и терялось где-то в полумраке. Елена Евгеньевна почти никогда сама не готовила, пользуясь услугами домовой кухни на первом этаже. Что делать! Приходилось за отсутствием гувернантки и повара довольствоваться не слишком разнообразной столовской едой. Но её это нисколько не смущало, поскольку она была выше быта. И именно в этом, а не в стремлении к роскоши, проявлялся её утончённый аристократизм. При этом одевалась по современной парижской моде. Кстати сказать, только она одна из всех педагогов училища, имея родственников-эмигрантов, обладала возможностью ежегодно ездить во Францию. Разумеется, она владела французским, а также немецким и английским. Читала по латыни (для перевода канонических текстов неоднократно приносила своим ученикам на уроки латинско-русский словарь).
Не знаю, как относилась Елена Евгеньевна к советской действительности. Однажды она рассказала историю, смысл которой я осознал тогда, когда мифы революции перестали владеть нашими умами. В квартиру Лопатиных подселили революционного матроса (то есть в очередной раз «уплотнили»). Это был, скорее всего, рубеж 20–30-х. Вечером он явился пьяный и довольный. Потряхивая револьвером и, очевидно, стремясь навести ужас на соседей-буржуев, прорычал: «Нынче на Невском недобитка грохнул. И вас…» Впрочем, Елена Евгеньевна не эмигрировала ни тогда, ни потом в 70-е, когда «занавес» приоткрылся. Более того, как оказалось, она оставалась в блокадном Ленинграде. Помню, с каким удивлением я обнаружил её портрет под рубрикой «Женщины блокады» в «Литературной газете». В мерцании свечи сиял её итальянский лик.
Елена Евгеньевна, иными словами, в обход моего ума, но лишь для чувства являлась связующей нитью времени. Мир, который её окружал, или, может быть, наоборот, который окружала её душа, не был расколот на своих и чужих, на красных и белых, на Запад и Восток. Это был единый мир, единое время, единая культура, мерой которым было нравственно-духовное понимание, можно сказать, ясновидение. Кому оно сейчас дано? Вернётся ли? Помню, в 1988 году я показал Елене Евгеньевне только что написанный по следам нашего с женой послесвадебного путешествия в Михайловское концерт для хора «Прощание» на стихи Пушкина и тексты его писем к Наталье Гончаровой. Реакция для меня была неожиданной и в чём-то обидной. Драматургию и саму идею концерта Елена Евгеньевна не приняла. Почему? «Нельзя читать чужие письма!»,— сказала она. Вот так! А мы сейчас рассуждаем об уместности эротических сцен или ненормативной лексики в фильмах, о вызывающей пошлости эстрады! Однако позиция Елены Евгеньевны — не следствие пуританских нравов. Это лишь свидетельство абсолютно целостной системы нравственного воспитания, в котором зоны табу не подвергаются обсуждению, иначе обесценивается вся система социальных связей. Собственно, в этом контексте и следует, прежде всего, говорить о «России, которую мы потеряли». Всё остальное — второстепенные внешние признаки.
Елена Евгеньевна в силу своего темперамента, женственности и аристократизма словно не имела возраста. Безукоризненный макияж, дышащие воздухом и дорогими духами платья. Умение всегда быть в форме: никаких недомоганий, никаких болезней на виду. Она купалась даже в холодную погоду. В свои, как потом оказалось, солидные годы хорошо плавала. Чему я сам был свидетелем, когда она приезжала к нам на дачу в Пери, и мы совершали путешествия к чёрным торфяным озёрам. Жизнь её закончилась удивительно символично: в поезде между Ленинградом и Парижем. Посреди двух миров, каждый из которых ей был по-своему дорог. Но ни один, правда, так и не принял до конца.
Игорь Воробьёв, вып. 1983
***
Когда я вспоминаю Елену Евгеньевну Лопатину, в моей голове мелькают кадры её уроков, экзамены, хоровая практика в младших классах, разные житейские ситуации...
В Елене Евгеньевне было что-то аристократическое.
В Париже жила её кузина, и Елена Евгеньевна периодически туда ездила.
После ухода Елены Евгеньевны, в середине 90-ых годов, я посетил её кузину. Эта встреча незабываема. В этот момент к ней пришла подруга, и я впервые окунулся в атмосферу русской эмиграции. Их речь была мне мало понятна. Через каждые 3-4 русских слова они употребляли французские.
Елена Евгеньевна излучала еле уловимый французский шарм.
Уже сейчас я понимаю, что моя любовь к Франции зародилась в училищные годы благодаря Елене Евгеньевне.
Она относилась к нам как к своим детям, очень переживала, если у кого-то возникали жизненные сложности.
К сожалению, Елена Евгеньевна почти не рассказывала о своей жизни (молодости, семье), но мы были в курсе всех проблем и радостей многих её выпускников. Например, я помню, как она радовалась, когда Николай Алексеев победил на международном конкурсе дирижёров Фонда Г. ф. Караяна, сколько об этом говорила на уроках.
Много рассказывала про своё главное детище — ансамбль «Песенка», который она возглавляла многие годы.
Учила нас быть рыцарями и джентльменами. Никогда не забуду, как на одном из уроков, сокрушаясь, что мы не умеем танцевать, она стала обучать нас чарльстону.
Общение с любимым педагогом укрепило мой интерес к музыке.
Вспоминаю Елену Евгеньевну с особой теплотой и благодарностью!
Станислав Дмитриев, вып. 1987
***
Елена Евгеньевна... Лёля, как, бывало, звал её Владимир Константинович Баранов — грозный директор училища, которого мальчишки между собой окрестили «свирепый». Характер у ВК (так Владимира Константиновича звали по-свойски частенько его коллеги преподаватели-дирижёры) был и впрямь крут. Тем страннее было слышать, как нежно он называл Елену Евгеньевну. Кажется, их связывала многолетняя дружба...
Лёля... С лёгкой руки Владимира Константиновича так стали называть нашу учительницу и мы, её ученики, опять же между собой. Удивительно, как складно подходила ей именно эта вариация имени Елена. Есть что-то очень доброе, острое, озорное в имени Лёля. И действительно, при всей должной для педагога строгости, Елена Евгеньевна была приветлива, обладала прекрасными чувством юмора, острым умом и таким же острым языком. Какими только эпитетами не награждала она нерадивых учеников! Один из них запомнился особо — «холера». Это был я, в очередной раз не подготовившийся к уроку. Прилежностью я не отличался. Не знаю, по каким критериям нас распределяли в классы педагогов по дирижированию. Наверное, Елена Евгеньевна заслуживала более радивого студента. Но... случилось как случилось. Историю не переписать. Елена Евгеньевна стала моим первым наставником, дала азы дирижирования, открыла для меня двери в профессию, в которой нахожусь в той или иной ипостаси всю свою жизнь. Салманов, Калинников, Моцарт, Верди, Григ... Первые дирижёрские прикосновения к произведениям Великих под наставничеством Елены Евгеньевны, в классе, под рояль. И первые же опыты на людях — тоже под её руководством. Помнится, Елена Евгеньевна была у руля детского хорового ансамбля «Песенка», ею же созданного. Время от времени она привлекла своих студентов к работе со своими подопечными. Пару раз довелось порулить и мне.
В ту пору, когда я учился в Хоровом училище, Елена Евгеньевна была единственной женщиной среди педагогов-дирижёров. И хоть со стороны виделось, с каким уважением к ней относились коллеги, было поначалу странное чувство — казалось, не женское это дело быть дирижёром. Как же она сможет обучить этому ремеслу?! Уже позже, в консерватории, я узнал, что выпускник класса Лопатиной — это своего рода знак качества. Насколько я соответствовал — судить не мне.
Елена Евгеньевна... чуткий, отзывчивый, участливый и бесконечно преданный своему делу человек. Профессионал с большой буквы. Спасибо Вам!
Сергей Тупицын, вып. 1987
***
Елену Евгеньевну Лопатину я запомнил, как доброго, жизнерадостного, с тонким чувством юмора человека. В душе и внешне она была юной. Любила розовый цвет, нежные одеяния. При выезде на природу одевалась как молодая девушка. Еë любимым местом был Шалаш Ленина на Разливе, где мы часто бывали — играли в пинг-понг, отдыхали, беседовали.
Когда я бывал на занятиях по дирижированию хмурым, могла сказать: «У тебя желудок болит? Съел, наверное, что-то не то! Что с лицом то?»
Однажды, после окончания Училища, был приглашён в гости в бывшую дворянскую квартиру, в комнату коммуналки на проспекте Добролюбова, стильно обставленную мебелью, с бордовыми обоями, множеством книг и нот, где проживала Сиятельная Елена Евгеньевна. Она предложила выпить немного коньяка, который до того момента я ещё ни разу не пробывал. Махнув рюмку за встречу, увидел еë разочарованный взгляд. «Ну что ж ты, Даниил, пьёшь коньяк как водку?! Надо же неспеша, смакуя вкус во рту». Запомнил на всю жизнь!
Также и она бывала у нас в гостях в Тихвине, у моих бабушки и дедушки. Они были в полном восторге от образованной, правильно воспитанной женщины. Плавали с ней на лодке у стен Тихвинского Успенского монастыря летом, незадолго до еë неожиданной смерти по возвращению из Парижа. Интеллигентный, светлый, милый, добрый человек. Часто поминаю.
Даниил Куликов, вып. 1988
***
Елена Евгеньевна Лопатина — это, прежде всего, глаза! Всех, кто переступал порог её класса, встречал этот взгляд — внимательный, цепкий, любопытный, горящий, как будто чего-то ждущий от тебя, спрашивающий: «Ну, что ты принёс сегодня интересного? Что узнал? Чем готов поделиться?» Сама она всегда была рада рассказать и о новых впечатлениях, и о музыкальных новостях, и о делах на Радио, где процветал её знаменитый детский ансамбль «Песенка», участники которого её обожали, а родители просто боготворили! Каждую неделю в радиоэфире звучали новые записи — удивительно трогательные, выразительные, с «изюминкой» в каждой песне! Действительно, это было чудо — без малейшего принуждения Елене Евгеньевне удавалось настолько увлечь своим делом маленьких артистов, многим из которых было всего 4–5 лет, что они смотрели на неё не отрываясь, «как заворожённые»! Конечно, в основе этого лежала большая любовь и огромное уважение к юным певцам — маленьким, но уже артистам, коллегам, личностям!
То же касалось и нашего дирижёрского класса в Хоровом училище им. Глинки. Без лишнего пафоса, очень просто и естественно, начали мы постигать азы дирижёрского дела. И так же тактично, бережно, но, в то же время, неотступно, провела нас Елена Евгеньевна по пути профессионального становления от первых неумелых движений и самых простых упражнений, преодолевая свойственные возрасту скованность и стеснение, к постепенному осознанию себя как будущих дирижёров, руководителей музыкального исполнения, ответственных за результат совместной работы. Пять лет занятий пролетели незаметно, иногда бывало непросто, но скучно не было никогда. Тут же, между делом, как бы невзначай, на наглядных жизненных примерах, она помогала нам понять, что есть добро, а что зло, где таится лицемерие, а где царит справедливость. Сама Елена Евгеньевна всегда занимала принципиальную позицию, отстаивала своё мнение, даже если это шло вразрез с мнением большинства. Очевидно, это было для неё важнее, нежели какие-то карьерные движения. Да и материальные блага значили для неё не так много,— жила она весьма скромно — занимала небольшую комнату в коммунальной квартире на Петроградской стороне. Непритязательность жизненных условий соседствовала у неё с отменным вкусом, который проявлялся во всём: и в стиле одежды, всегда элегантном и безупречном, и в манере общения, непременно уважительной, и, в том числе, в выборе репертуара для наших занятий. Именно в дирижёрском классе для нас открывались новые миры музыки Франсиса Пуленка, Пауля Хиндемита, Виктора Калинникова, Александра Гречанинова и многих других. Здесь же часто мы слышали и фамилии многочисленных выпускников Елены Евгеньевны, многие из которых уже стали к тому времени маститыми музыкантами и вели деятельность на всём культурном пространстве Советского Союза. Для неё и они, и мы, и любимая «Песенка» — все были членами одной семьи — её семьи, чьим успехам она искренне радовалась, чьи неудачи горько переживала, особенно остро реагируя на несправедливость, что тоже случалось.
Так сложилось, что наш класс стал последним выпуском Елены Евгеньевны. Мы, новоиспечённые первокурсники-консерваторцы, ждали встречи с любимым педагогом после её возвращения из Франции. Увы, встреча прошла совсем не так, как мы предполагали. В тот промозглый осенний день проводить в последний путь Елену Евгеньевну собралось множество людей — тех, кому посчастливилось знать этого удивительного человека, кому она успела подарить частичку своего света и тепла!
Сергей Тарарин, вып. 1990
***
Елена Евгеньевна — Учитель №1. Во всех смыслах и аспектах. Очень строгая, соблюдающая точные чёткие правила, яркая, неповторимая. Безупречные наряды (я, тогда ребёнок, ещё ничего в этом не понимал, но чувствовал, как оказалось в будущем, правильно), тонкий парфюм, папиросы Gitanes… Лаконичные задачи к подопечным: прямая спина, чёткий текст, широко открытый рот, быть внимательным каждую секунду, быть готовым петь любой из трёх голосов, быть готовым в любую минуту спеть соло — уже тогда это было заложено Еленой Евгеньевной в моё подсознание. Мне было 4 года. Затем три счастливых года в Доме Радио, в «Песенке», на записях, концертах, на ТВ. Всегда трепетное ожидания тех дней, когда мама меня везла из Красносельского района Ленинграда в самый центр города, для того чтобы я просто пел… Нет, не просто. Репетиции, репетиции, репетиции, в том числе в её коммунальной квартире, на Петроградской стороне, где вход был по чёрной лестнице через кухню. Помню это как сейчас. А когда болела и нужно было делать какую-то важную запись, она требовала солистов к себе — занималась дома. Помню потрясающее пианино с подсвечниками и свечи.
Не знаю отчего, но меня всегда привлекали именно строгие и требовательные учителя. И начало этому было заложено Еленой Евгеньевной. И Хоровое училище — это всё она, только она — для меня. На прослушивании при поступлении: класс, два рояля, мы сидим за партами и по одному подходим к роялю. Моя очередь. Вдруг Елена Евгеньевна сама садится за рояль, я подхожу, пульс 200. Елена Евгеньевна что-то играет, что-то я стучу, что-то пою. Что? Не помню. Но это была Она, а значит, плохо быть просто не могло. Она всё знала и понимала.
Ученики Елены Евгеньевны, только вдуматься: Валерий Борисов, Николай Алексеев, Борис Абальян, Николай Корнев и многие другие. Честь для меня — быть в их числе. Спасибо Вам, дорогая Елена Евгеньевна.
Михаил Леонтьев, вып. 2000