Владимир Беглецов:
«Десятилетка» определила мою судьбу
Владимир Евгеньевич Беглецов — один из известнейших музыкантов нашего города. Окончив Ленинградскую (С.‑Петербургскую) консерваторию по двум специальностям — «хоровое дирижирование» и «оперно-симфоническое дирижирование», ныне он является художественным руководителем и главным дирижёром Концертного хора С.‑Петербурга, а также директором Хорового училища имени М. И. Глинки и художественным руководителем Хора мальчиков училища.
— Владимир Евгеньевич, скажите, пожалуйста, Ваша жизнь в школе Ленинградской консерватории началась с первого класса?
— Нет, я появился в «десятилетке» в шестом классе. Родился я в городе Краснодар, там и прошли мои первые уроки музыки. А в Ленинград приехал сдавать вступительные экзамены в школу консерватории в 1976 году. Подавал я документы на фортепианный отдел, но, неожиданно для себя, поступил на дирижёрско-хоровой. Этому очень поспособствовал замечательный хоровик, профессор консерватории Пётр Алексеевич Россоловский, который был в то время директором «десятилетки».
П. А. Россоловский, по сути, предопределил мою дальнейшую судьбу. После вступительных экзаменов он оставил меня в своём кабинете и попросил продирижировать некоторыми музыкальными отрывками. Он сам сыграл на рояле что-то, что должно было соответствовать маршу, что-то, что должно было соответствовать вальсу, что-то, что соответствовало другим жанрам — сейчас не помню точно, что именно он играл. Естественно, мне тогда было одиннадцать лет, и дирижёров я видел только на концертах и во время телевизионных трансляций. В силу своих способностей я что-то изображал руками, после чего Пётр Алексеевич пригласил мою маму в кабинет, чтобы поговорить о моем будущем. Он предложил ей, чтобы я поступал на дирижёрско-хоровой отдел и сказал: «Давайте Ваш мальчик будет учиться на дирижёра!» Когда я ехал из Краснодара, я даже не знал о том, что в Ленинграде, в школе консерватории можно учиться дирижёрскому ремеслу. Все мои мысли были о том, чтобы стать пианистом, и к тому времени я ничего больше и не умел в музыке. Хоровое дирижирование стало для меня сюрпризом, но я сразу окунулся в этот мир. Сначала я учился в классе Олега Евгеньевича Соколова, а потом через год он стал директором школы. Нагрузка у него возросла, оказалось, что класс слишком большой, и я перешёл учиться к Надежде Андреевне Франко, у которой и окончил школу.
— Есть ли разница преподавания по специальности в Хоровом училище и «десятилетке»? Как бы Вы могли описать отличия?
— Конечно, разница существенная. Прежде всего, это касается такой дисциплины, как «хор». В училище это основной предмет, занятия проходят четыре раза в неделю по два часа. В «десятилетке» хоровые занятия проходили один раз в неделю по два часа и, естественно, что там собирались учащиеся всех специальностей, не только хоровики, но и пианисты, струнники, духовики. Почему-то хор не привлекали к совместной работе с симфоническим оркестром учащихся, который работал постоянно, хотя это было бы очень интересно. Хором руководила Раиса Иосифовна Середа. Это имя вызывает радостную улыбку у всех, кто в те годы участвовал в хоре, независимо от специальности. Я с благодарностью вспоминаю её занятия, её любили абсолютно все, и учащиеся, и преподаватели, что было редкостью, нужно сказать. Р. И. Середа была замечательным педагогом и замечательным человеком. Показательно, что мы никогда не присваивали прозвища тем педагогам, которых по-настоящему любили. Только имя-отчество или только имя.
Сильная сторона «десятилетки» заключалась в том, что на специальность «хоровое дирижирование» можно было попасть даже в четвёртом классе. В то время как в училище специальность начинается только с седьмого класса, когда мальчишки мутируют и молчат пару лет. В «десятилетке» на хоровом отделе учились и девочки. Они всегда были очень сильными музыкантами и составляли мальчикам серьёзную конкуренцию при поступлении в консерваторию. В глубине души все «десятилеточные» не любили «училищных», и наоборот. Естественно, при поступлении в консерваторию было своеобразное сражение.
Нужно сказать, что в «десятилетке» на очень высоком уровне проходили занятия по музыкально-теоретическим дисциплинам, по сольфеджио, музыкальной литературе и гармонии. Очень важна была и дисциплина «фортепиано», с которой я начал свой путь в музыке и которой занимался очень серьёзно, глубоко и активно и после поступления на дирижёрско-хоровую специальность. Я учился у Наталии Фёдоровны Ушаковой и очень благодарен за все годы, проведённые в её классе. В школьные годы я был редким оболтусом, пропускал занятия не только по общеобразовательным, но и специальным дисциплинам. Наталия Фёдоровна очень строго следила за мной, порой находила меня в интернате и заставляла идти на занятия. Учёба у неё также предопределила мою дальнейшую судьбу. В своё время она, вместе со своим мужем Сергеем Юрьевичем Дзевановским, училась в классе Владимира Владимировича Нильсена. Забегая вперёд, скажу, что, учась в консерватории, и я, преодолев разнообразные тернии, в конце концов, стал студентом профессора Нильсена.
— Как это могло произойти? В. В. Нильсен преподавал на кафедре специального фортепиано, а Вы учились на дирижёрско-хоровом факультете…
— Дело в том, что я совмещал два факультета. В те годы это можно ещё было делать свободно, поэтому я учился и на фортепианном факультете. К сожалению, окончить мне его так и не удалось…
— Что же помешало?
— Служба в армии. До второго семестра пятого курса я проучился как хоровик и как пианист, причём даже сыграл зимний экзамен. Получил зимой «пятёрку» как пианист и это было всё, что я успел: 23 декабря (как сейчас помню) меня отловили сотрудники военкомата. До пятого курса я всеми правдами и неправдами, как говорили в народе, «косил от армии». Делал всё, что мог. То ложился в больницу, то скрывался у приятелей на даче, чтобы мне не вручили повестку. Но, в конце концов, я как-то расслабился и однажды вышел в общежитии на вахту, где столкнулся с работниками комиссариата. Они как раз стояли у проходной и спросили: «Как нам найти Владимира Беглецова?» Тут появился я, и вахтёрша радостно воскликнула: «Так вот сам Беглецов и идёт!» Мне торжественно вручили повестку и заставили её подписать. И всё. Моя гражданская жизнь кончилась. 23 декабря я подписал повестку, а 26 декабря меня уже призвали в армию. Я сразу уехал в посёлок Сертолово и попал в полк связи, где пробыл почти полгода. В мае меня, слава богу, перевели служить в Ленинград, в Ансамбль песни и пляски.
Когда я вернулся из армии и начал восстанавливаться в консерватории, мне было сказано, что нельзя получать два диплома в один год. Я должен был выбрать один факультет и естественно, что я остановился на дирижёрско-хоровой специальности. Невзирая на то, что моим преподавателем по основной специальности был Владислав Александрович Чернушенко, занимавший тогда пост ректора, ничего нельзя было сделать, и я после двух лет армии выбрал госэкзамен по хоровому дирижированию. Когда я получил первый диплом, у меня опять возник выбор — либо продолжать учиться на фортепианном факультете, либо поступать на оперно-симфонический. И я снова поступил в консерваторию, но на «дир-симф», как мы говорили. В дальнейшем, когда я стал обладателем второго диплома, я попытался вернуться к фортепианной теме, но оказалось, что три диплома нельзя получить в принципе. Потом я начал достаточно плотно работать в Академической капелле имени М. И. Глинки, потом женился, потом в моей жизни возник Хор мальчиков Хорового училища и постепенно вопрос об окончании консерватории по специальности «фортепиано» отступил на задний план. Хотя пианистом мне уже не хотелось быть.
— Вы часто общались с В. В. Нильсеном?
— Все пять лет, проведённые в классе Владимира Владимировича Нильсена, стали для меня просто бесценным опытом. Годы учения под его руководством дали мне очень много, если не сказать — почти всё. На всю жизнь я запомнил то, чему я научился в его классе и, особенно, в прямом общении.
Я очень часто общался с ним. Более того, я почти два года жил в его квартире в Пушкине, поэтому я был не только в курсе бытовых условий профессора Нильсена, но и постигал изнутри его творческую жизнь. Я жил рядом и мог наблюдать, и как он сам репетировал, и как занимался с многочисленными студентами, приезжавшими в Пушкин из города. Каждую среду он занимался в «десятом» классе консерватории, а в четверг, пятницу, субботу и воскресенье учащиеся приезжали для занятий к нему домой. Увы, всё-таки к тому времени у него, ни много ни мало, было уже шесть инфарктов, поэтому он много занимался дома. За эти годы я много от него получил, и как от музыканта, и как от человека.
— Как получилось, что Вы стали «квартирантом» профессора Нильсена?
— Я проучился в классе Владимира Владимировича какое-то время и все в нашем классе стали отмечать, что я вызываю у него внутреннюю симпатию. Может быть, я и сам не догадывался об этом, но для окружающих это было очевидно. Поворотной точкой стала одна из сред — один из тех дней, когда Владимир Владимирович должен был заниматься в консерватории. Он был человеком очень пунктуальным, и каждый день у него проходил, словно по расписанию. Обычно он приезжал на электричке по средам на Витебский вокзал, на «одиннадцатом» трамвае добирался до Театральной площади и сразу шёл в так называемую «филипповскую» булочную на углу улицы Глинки (сейчас на её месте ресторан), где традиционно пил кофе за двадцать две копейки с булочкой за двенадцать копеек. Или иногда он заходил в консерваторский буфет, где также брал кофе с булочкой, но никогда не посещал профессорский зал, а всегда сидел вместе со студентами.
В один из дней мы были встревожены. Наступило без пятнадцати шесть, а профессора не было нигде, ни в булочной, ни в буфете. В шесть его также не было ни внизу, ни в классе, что было экстраординарным событием. Мы стали бояться, что с ним что-то случилось, и через пятнадцать минут все студенты поручили мне позвонить в Пушкин. Я набрал номер и через достаточно продолжительное время Владимир Владимирович снял трубку. Я спросил, не случилось ли что-то, и он сказал потухшим голосом: «Да, случилось…Только что у меня на руках умерла мама…». И после паузы добавил фразу, которую я запомнил на всю жизнь и которую рассказываю всем своим учениками: «…у меня на руках умерла мама… Передай студентам, что занятий сегодня не будет…».
Через некоторое время после того, как Владимир Владимирович похоронил мать (если не ошибаюсь, ей было девяносто восемь лет), он сказал мне: «Если ты не против, не мог бы ты жить в соседней маминой комнате? Я живу один, и мне порой бывает трудно, а ты мог бы помогать».
У Владимира Владимировича была домработница с красивым именем Авдотья, и мы с ней распределяли обязанности. Как правило, я ходил в магазин за продуктами, а она вела всё хозяйство.
— Какие учителя «десятилетки» Вам запомнились?
— Естественно, мой преподаватель Надежда Андреевна Франко. Наверное, все выпускники до меня вспоминали учителя по начальной военной подготовке по фамилии Борейша. Это была легендарная, незабываемая личность. За ним просто записывали «перлы», которые он источал на каждом уроке.
Преподаватель физики Инна Павловна Назарян однажды оказалась в центре одного нашего предприятия, должен признаться экстраординарного и невероятного. Она была одним из первых педагогов, кто приехал на работу в школе на собственной машине. Это была роскошь. Новая машина, новые «жигули»! Трудно представить себе шок Инны Павловны, когда она однажды вышла из школы и не обнаружила свой любимый автомобиль: мы собрались огромной компанией и просто отнесли машину на руках, причём довольно далеко, на Мойку. Это была жестокая шутка, конечно. Всё в итоге кончилось благополучно, но Инна Павловна пережила неприятные минуты.
Все обожали физкультуру, потому что там был Влад Владыч — Владимир Владимирович Кирпичёв. Он всех нас любил, помогал найти себя в физкультуре. Кто-то не мог подтягиваться, кто-то не мог быстро бегать, но он всех подбадривал, никого не унижал. С ним было легко и весело, он всех мог заинтересовать. Мы с Кирпичёвым в первое воскресенье сентября собирались на Финляндском вокзале (как мы говорили, «Финбане»), ехали на электричке в Комарово и шли на Щучье озеро. Мы там проводили целый день, делали шашлыки, играли в футбол и волейбол, бегали и хохотали.
— Кого из одноклассников Вы хотели бы вспомнить?
— Классом мы особенно не дружили, а вот в интернате жизнь была очень дружная. Атмосфера внутри интерната была необычайно миролюбивая и творческая. Очень многие, к сожалению, уехали за границу. Юлия Лев и Леонид Гульчин, например, сейчас в Японии. Юлия Храмцова поёт в хоре Мариинского театра. Баянист Андрей Смирнов — участник «Терем-квартета». Даниэль Зарецкий преподаёт в консерватории. Сергей Белисов, к сожалению, уже умер. Я очень дружил с Димой Соловьёвым, композитором, но он, увы, также ушёл из жизни. Помню, что прозвище у него было Людовик, за неистовую любовь к Дюма и истории Франции.
— Какие яркие впечатления остались от концертов времён учёбы в «десятилетке»?
— Я ходил на концерты постоянно. К счастью, в те годы существовала система «отношений» — пропусков на все концерты. Благодаря этому мы попадали в Большой зал филармонии: помню каждый концерт Евгения Александровича Мравинского, на который мне удалось попасть. Юрий Хатуевич Темирканов, как выпускник школы, всегда опекал «десятилетку». Будучи главным дирижёром Мариинского театра, он всегда обеспечивал школьников определенным количеством театральных абонементов. Уже тогда я особенно любил современную музыку, сочинения Шнитке, Губайдулиной, Эдисона Денисова… В те годы Темирканов поставил оперу «Мёртвые души» Родиона Щедрина. Удивительно, но она не пользовалась особой популярностью у публики, и наши школьники не особенно ходили на неё. Я же, наоборот, был фанатом этой оперы, ходил на каждый спектакль и знал, кажется, наизусть. Хороших концертов было много. Годы учёбы в «десятилетке» оказали на меня огромное влияние и трудно переоценить то время.
С В. Е. Беглецовым беседовал Д. Ю. Брагинский.
Перепечатано с: «Десятилетка» определила мою судьбу // Musicus. Вестник СПбГК.— 2020, Апрель, № 2.— С. 34–37. [529]