Детство на Дворцовой площади
или как карагандинский дирижёр учился в элитарной школе для мальчиков
— Вместе с нами при ленинградской капелле учился Максим Леонидов (помните: «Я оглянулся посмотреть, не оглянулась ли она...»),— рассказывает главный дирижёр Карагандинского театра музыкальной комедии Валентин Богданов.— А потом он вместе с Фоменко организовал бит-квартет «Секрет». И они постоянно около училища нашего тусовались. И вот, значит, сидят, бывало Леонидов с Фоменко, а мы, маленькие, гораздо младше их, сигареты стреляем. Не для себя (нам-то еще рано было), а так, чтобы их позлить. «Макс, дай покурить!» — «Иди отсюда!» Вообще, они нормально на нас реагировали. Потому что капелла, свои все-таки.
Вот уже четыре года оркестром в местном театре музкомедии управляет своей дирижёрской палочкой Валентин Богданов. Невысокий молодой человек. Со светлым взглядом, тихим, спокойным голосом. И чрезвычайно деликатной манерой обращения.
Искусству размахивать палочкой Валентин Владимирович учился с самого детства. Довелось ему проходить музыкальную науку в одном из престижнейших заведений Союза. Вместе с сыновьями именитых академиков и музыкантов. Живя в городе на Неве, 11 лет ездил он к Зимнему дворцу. В хоровое училище при Государственной ленинградской академической капелле им. Глинки. Появилось оно еще в правление императора Петра, официально же было основано в середине XIX века. Воспитывали там исключительно одних мальчиков. Составляли из детей мужеского полу хор, гоняли по концертам, готовили на дирижёров.
Само собой, в училище с царской историей кого попало не брали. Устраивали зверский конкурс в три тура. Везло, естественно, тем, у кого талант счастливо сочетался с весом авторитетных родителей. По словам нашего героя, лично он обошелся без протекций. О том, как это ему удалось, а также о том, каково грызть гранит науки в привилегированных стенах рассказывает маэстро Богданов.
Поступил без блата
— Туда всегда был очень большой конкурс в три тура,— рассказывает питерский интеллигент.— Всего 25 мест. Со мной поступало то ли 500, то ли 600 человек. Как я прошел — отдельная история. Среди моих ближайших родственников музыкантов нет. А в шесть лет меня мама отдала в хор дошколят Невского района. И руководитель хора уговорила отвести меня в капеллу. Мне помогли два обстоятельства. Во-первых, учителем тогдашнего худрука капеллы был такой Палладий Андреевич Богданов. А во-вторых, им понравился мой голос. Альт — это для ребенка редкость. Я не играл на рояле, не знал нотной грамоты, как многие другие. Но голос был развит. Это сейчас он у меня такой хриплый. Тоже, кстати, благодаря хоровому училищу. Нас эксплуатировали нещадно. Один из немногих, кто сохранив голос после училища, стал мировой звездой — это Владимир Атлантов. Все потому, что его мама всячески от хора отмазывала. У него постоянно были какие-то справки. Зато после Атлантов стал солистом в «Большом». А потом уехал в Ла Скала. Сейчас он считается одним из величайших теноров мира.— Валентин Владимирович берет с рояля слегка потрепанную коробку с виниловой пластинкой. Открывает ее, внутри изображен Атлантов в образе Германа из «Пиковой дамы».
Нельзя шевелиться
— Как только мы начали учиться — сразу по шесть уроков в день. Плюс специальный фортепианный урок. Получалось, что мы приходили к 9-ти утра, возвращались домой только к шести вечера. А старшие так вообще к девяти. Нам не делалось совершенно никаких поблажек. Дети мы, не дети. Артисты и все. Не нравится — до свидания. Во время концертов дети часто падали в обморок. От переутомления. Но нельзя было другим шевелиться, оттащить человека. Если уж не выдержал, то так до конца концерта и валялся. Самое интересное, родители настолько боялись нарушить эту общую дисциплину, что не было ни одного скандала. Как-то я заболел воспалением легких, родители быстро меня вылечили и достали путевку в санаторий. Мама просила директора Баранова разрешить мне сдать экзамены досрочно. На что тот ответил: «Знаете, это ваши личные проблемы. Езжайте, куда хотите. На ваше место здесь толпы желающих!» Естественно, я никуда не поехал. Кстати, потом, когда началась специальность, дирижирование, я попал к Баранову в класс. А это считалось очень престижным, он сам выбирал учеников. Лучший педагог. Так вот, в 4-м классе взял он меня к себе и сказал: «Ты у меня ассоциируешься с падающими шкафами». Это мы так развлекались. Посадим кого-нибудь из одноклассников в шкаф и роняем его. Весело!
— И много у вас таких шалостей было?
— Конечно! Постоянно сбегали с общеобразовательных уроков. Гоняли в футбол. Стекла били со страшной силой. Весь квартал пищал от нас. А однажды в 10-м классе устроили акцию протеста. Все уже выросли из школьной формы и были попытки ходить в костюмах. А завуч у нас была настоящая немка, Ева Браун с белыми волосами, жесткая женщина. Она сказала: «Так, все, прекращайте как махновцы ходить. Чтобы завтра же явились все в одинаковой форме!» Мы с ребятами договорились. Я нашел свой старый костюм: брюки там были мне по щиколотку. Надел пионерский галстук, желтый ремень с бляшкой, галстук. И ранец. А надо было ехать на метро. Практически через весь город. В центр. Я выглядел, наверное, как Андрюша с ОСП-студии. И очень волновался, что один как придурок приду в таком виде, а остальные подведут меня. Ничего подобного. Все приперлись в таких же костюмах. Особенно Женя Дедик. (Кстати, мы с ним с семи лет вместе учились.) У него вообще — рукава по локоть, штанины — по колено. Тапочки какие-то полудетские. Смешной портфель. (Признаться, с трудом представляю себе солиста Карагандинской музкомедии Евгения Дедика, серьезного большого мужчину, в таком интересном наряде.— Авт.). И так мы целый день ходили по училищу. В итоге завуч сдалась.
Однажды нас поймали
— Кстати, вы не против, если я закурю? — дирижёр, до того нервно тряся коробком спичек, с явным удовольствием теперь тянется за пачкой «Винстона». Затягивается, стрясает пепел в малахитовую вазочку,— привычка еще с училища.
— А разве это не мешало петь?
— Конечно, плохо для голоса, ничего хорошего. Но курило у нас все училище. Начиная с 9-го класса. Солидно же. Мужики. Прятались во дворах. Но один раз нас поймали. Естественно, курение никак не поощрялось. Мы приехали на концерт в город Пушкин. И все, кто постарше, человек 40, забежали за «Икарус», который нас привез. Педагоги же все наши в розовых очках были. Смотрели на нас и думали, что мы ангелы. Чтобы курили в училище? Да у нас нет ни одного курящего! И вдруг «Икарус» заводится. И почему-то получилось, что моментально отъезжает. Немая сцена. Толпа с сигаретами. И педагоги. Особенно, женщины. Такими глазами посмотрели, отвернулись и ушли.
— За что из училища отчисляли?
— За драки бывало. Как-то ребята старше нас взяли и сожгли в конце года журнал со всеми оценками. На перемене. Прямо на учительском столе. Но мы ничего такого не делали. Убегали только с общеобразовательных уроков сразу всем классом. Гуманитарные дисциплины нам еще неплохо преподавались. А точные — на уровне церковно-приходской школы. Исключали в основном за неуспеваемость по музыкальным дисциплинам. На остальные предметы закрывали глаза.
Пьяный шестиклассник
— Но все наши шалости ни в какое сравнение не идут с тем, что происходит сейчас. Хор из нашего училища после перестройки стал очень много гастролировать по заграницам. Ученики сейчас много зарабатывают. По $ 2–3 тысяч привозят. Кормят родителей. И мне один мой педагог жаловался. Рассказывал недавно такой случай, что мне и в страшном сне не приснится. Нынешний директор устроил в здании училища бар. И вот идет третий урок. Ищут шестиклассника. Вроде с утра был и исчез. Заходят в бар, а он там с двумя взрослыми девушками сидит. Коньячок, шампанское.
Свидание с балеринами
— Волнения были у наших педагогов. Думали, что времени общаться с девочками у нас нет. (Кстати, они ошибались). И вроде, чтобы было не на улице, не во дворах, надо познакомить нас с каким-нибудь тоже элитным училищем. Решили, что если мальчики-дирижёры подружатся с девочками-балеринами — будет в самый раз. И вот с Ваганьковским училищем поставили мы две «Маленькие трагедии». А после спектакля устроили дискотеку. Мы все зажались, встали к стенке. А балеринки сами по себе танцевали и довольно успешно. Потом доходили до нас их слова, что подобных «придурков» они никогда не видели.
Мог и стулом запустить
— На последнем курсе пристроили меня работать хормейстером в университетский хор Григория Моисеевича Сандлера. Знаменитому советскому дирижёру. В свое время он руководил питерским хором радио и телевидения. С огромной теплотой вспоминаю этого человека. Хормейстеры у него подолгу не задерживались. Месяц он терпел. А потом мог и стулом запустить. Но меня он любил. А вообще, хоть он и старенький был, 80 лет, но как придет на репетицию — настоящий ураган. Например, в первом ряду стоят сопрано, девчонки. И вот он вдруг слышит, что они «дыхание не держат». Он подходит — и кулаком под дых. Все терпели. А я очень радовался, что стою в третьем ряду. Он обычно до меня не добирался. И страшно ругался всегда. Девчонок всех кикиморами называл. Но его все так уважали и любили, что он мог себе это позволить.— По тому каким добрым голосом Валентин Владимирович вспоминает сумасбродства старичка, понимаешь, что, наверняка, и правда мог.
Армии избежал
Однако не все спускали гениальному старичку. Как раз тогда художественным руководителем в хоровом училище назначили одного из бывших учеников Сандлера. Заклятого его врага. Худрук прекрасно знал, что выпускник Богданов работает у Сандлера. И перед самым главным выпускным экзаменом по дирижированию одиннадцатиклассника ошарашил: «Все, сдавай как хочешь, я тебе хор училищный не дам».
— Что делать? — вспоминает о минувших переживаниях Валентин Богданов.— Жалуюсь Сандлеру. И вот гос. экзамен. Для меня одного Сандлер приводит 120 человек из университета. Я сдаю. Все замечательно. Дальше надо готовиться к консерватории. Вместо этого я еду с Сандлером во Францию. Ему очень важно было, чтобы я поехал. Он же старенький, ему помогать надо. И так меня только что выручил. Я не мог отказать. На что очень обиделся мой педагог. Мы с ним даже год потом не общались. Видимо он как-то повлиял на приемную комиссию. Я успешно сдал экзамен в консерваторию. Пришел на зачисление — в списках меня нет. Значит — в армию. Уже смирился. И тут мне предлагают: езжайте в консерваторию в город Петрозаводск. Там вас примут без экзаменов. Я и поехал. И не жалею ни капли. У меня были прекрасные педагоги, я создал там хор. А на 3-м курсе взяли уже преподавать. И именно благодаря петрозаводским знакомым я сейчас в Караганде. У меня оркестр. А что было бы после петербургской консерватории? Там столько музыкантов. Так сложно пробиться!
Хлебная должность
— Как-то раз я прогулял репетицию у Сандлера. Он: «Мальчиша (так называл меня), ты где был?!» — «Вы знаете, что-то прихватило меня». Стою краснею. Стыдно врать ему. «Знаешь что, ты забудь „прихватило“, „болит“. Я в твои годы учился на двух факультетах консерватории. У меня была жена, ребенок маленький, три хора. И еще молотобойцем работал. Деньги зарабатывал».
— А вы молотобойцем не пробовали?
— Нет. Дворником я работал. В Петрозаводской консерватории как раз. Там место дворника было самое блатное. Приработок все таки. А студенты всегда голодали. И оно передавалось из поколения в поколение друзьям. И вот одному из этих дворников, пятикурснику-пианисту, надо было на зимних каникулах уехать. У нас с ним хорошие отношения были. Он меня на месяц его и попросил заменить. Я с дуру согласился. В итоге я один раз там что-то поубирал. И консерватория по 3-й этаж заросла грязью. Проректор как-то утром приезжает, а я — с лопатой. Он мне: «Валь, я тебя очень прошу, увольняйся. Мы в консерваторию скоро войти не сможем». Месяц я кое-как продержался. И теперь у меня в трудовой книжке 1-я запись: «Петрозаводская государственная консерватория. Дворник».
— А как сложилась личная жизнь?
— В Караганду я приехал со своей женой. Она скрипачка. До того я уже был один раз женат на сокурснице. У меня есть дочка от первого брака. Она с женой в Петрозаводске. 13 января ей 7 лет исполняется.
— Вы прямо как ваш педагог Сандлер. Хор. Две работы. Учеба. Да еще и жена с ребенком.
— Нет, Сандлер меня превзошел. У него 7 жен было. И столько детей! Когда мы ездили по гастролям, его сопровождала дочь. Мне тогда было 17 лет, ему — 80, а дочке — 40.
— Что ни человек в ваших историях, то звезда и талант. А что же вы сами-то в карагандинском театре сидите?
— Вообще-то, я еще не чувствую себя готовым к питерской жизни. К тому же театр тут очень неплохой, развивающийся. Можно реализовывать свои задумки. Мне нравится.
Окидываю взглядом просторный кабинет главного дирижёра. Высокий потолок, большие окна. Колоритные портреты известных артистов. Кресла, рояль. И всюду ноты, ноты. Хозяин, развалившись на стуле с высокой спинкой, изящно закинув ногу на ногу, удовлетворенно улыбается. По всему видно, что он на самом деле доволен.
Наталья Фомина
Перепечатано с: . Детство на Дворцовой площади // Новый вестник.— Караганда, 2002, 16 января, № 2 (92). [164]