Василий Кузнецов (вып. 1990)
«Пою Богу моему, дондеже есть…»

Мы часто сталкиваемся со служением регента — дирижёра церковного хора, однако практически не представляем его особенностей. Об этих тонкостях, изменении церковной музыкальной культуры, главной задаче храмового пения и творческих планах хора Софийского собора читайте в интервью с его новым регентом — Василием Георгиевичем Кузнецовым.

Василий Георгиевич Кузнецов — регент с 16 лет, пел в хорах Князь-Владимирского, Николо-Богоявленского, Спасо-Преображенского соборов, а сейчас — регент Софийского собора в Царском Селе. Мы встретились с ним и поговорили об интересной биографии, творческих планах, а также особенностях церковного пения и изменениях петербургской музыкальной культуры.

Немного о жизни

— Здравствуйте, рад нашей встрече! Василий Георгиевич, хотелось бы начать вот с чего: вы недавно стали регентом Софийского собора. С какого возраста вы занимаетесь музыкой?

— Музыкой — сколько себя помню, потому что у меня мама музыкант. С раннего детства я начинал на скрипке — лет пять-шесть мне было, потом её пришлось поменять на дирижёрскую специальность.

— Ваша мама каким инструментом владеет?

— Она музыковед, преподаватель, поёт в Казанском соборе до сих пор; правда, здоровье уже не позволяет петь так часто, как раньше.

— Вы занимались скрипкой…

— Сначала скрипкой, года полтора-два. В связи со спиной пришлось бросить — тяжело было стоять.

— Для занятия скрипкой нужно иметь идеальный музыкальный слух…

— Так и есть: слух развивается; у кого-то врождённый, но всё равно без грамоты ничего не сделаешь. Слух развивали мои педагоги в училище, консерватории — это дало мне серьёзную базу.

Я пришёл в Князь-Владимирский — и тот день я запомнил надолго: это был внутренний толчок. Я пришёл, думаю: «Ну, попробую». Пришёл, поднялся на хор, посмотрел, послушал — и первая мысль была: здесь не может не нравиться. Я понял, что всё — больше никуда не уйду.

— Но прежде чем перейти к педагогам… Хотелось бы понять: у мальчиков не всегда в почёте занятия музыкой, иногда бывает так, что в подростковом возрасте, наоборот, то, чем занимался всё детство, приедается. Как так получилось, что вы избрали музыкальную стезю, не бросили её? Были ли сомнения?

— Скорее наоборот: в подростковом возрасте у меня желание заниматься музыкой только укрепилось, потому что хорошие педагоги, хороший класс; вообще, само по себе училище стимулировало к этому: традиции училищные, те люди, которые до нас учились, имена которых стали известны…

— В училище вы в каком возрасте поступили?

— С первого класса я там.

— А что за училище?

— Хоровое училище им. М. И. Глинки. Точнее, с первого класса я начал заниматься музыкой всерьёз, а в училище я — с третьего класса. В первом классе мы прослушались, но решили не поступать — ещё позаниматься. Потом пришлось навёрстывать эти два года — это было очень тяжело, потому что все там уже подружились, меня достаточно тяжело приняли. С годик я так промучился. А с четвёртого класса приняли в свою семью — и пошло‑поехало: очень дружный класс оказался, до сих пор со многими общаемся.

— С училищем понятно, но почему вы решили избрать своей стезёй именно музыкальную деятельность? Тем более что, скорее всего, вы поступали в консерваторию в конце 80‑х, начале 90‑х?

— Поступал я в 1991 году — не самые лучшие времена. Но здесь было так, что я уже определился, и консерватория была следующим этапом, базой. Так как я к этому времени уже работал регентом, мне было интересно повысить свой музыкальный уровень, увеличить свой профессиональный опыт, потому что опыт церковный у меня уже был — причём достаточно серьёзный для моего возраста. Достаточно сказать, что в 19 лет я управлял совершенно свободно хором…

— В 19 лет?

— В 19 лет — это когда я поступал. А регентом меня поставили в 16 лет. До того меня мама водила иногда…

— Вы в каком храме пели?

— С 16 лет я начал в Князь-Владимирском соборе; до того мама меня водила и на Серафимовское кладбище — там меня благословил на регентское служение о. Василий Ермаков. Я стоял, подпевал, поскольку нотную грамоту знал, с листа читать умел, а потом уже, где-то в 14–15 лет, нужно было какой-то доход домой приносить: я сначала устроился в Мариинский театр, а потом мама говорит: «А почему бы тебе на клиросе не попеть‑то?»

— Вы руководили будничным хором?

— Конечно, но были случаи, когда ставили и на основной хор — когда, к примеру, главный регент не мог. Затем был Николо-Богоявленский морской собор — тоже предложили место помощника главного регента. При появлении места в Спасо‑Преображенском соборе я ушёл туда помощником.

— Получается, вы пели в знаменитом хоре Спасо‑Преображенского собора?

— Я как раз попал в тот момент, когда был его пик развития. Я был помощником несколько лет — пять или шесть. Потом мне предложили пойти уже главным регентом в Никольский храм на Большеохтинском кладбище. Амбиции были, хотелось что-то сделать, тем более Никольский храм называли филиалом Преображенского собора. Ну, я согласился. Могу похвастаться: я там сделал хор, потому что раньше хор был на тот момент в плохом состоянии. Насколько это было возможно, я исправил ситуацию.

После Охты у меня был небольшой перерыв: храм не бросал, я ходил на службы, но как певчий. В тот момент я решил попробовать себя в другой специальности.

— А какой?

— В торговле. Я пошёл в магазин просто продавцом, через год был уже администратором, однако чувствовал, что это далеко не моё. Это, с одной стороны, опыт светской работы, но, с другой стороны, я понял, насколько мне это всё чуждо.

— И вы вернулись к церковному пению?

— Да. Я немного попел в Троице‑Измайловском соборе, после чего меня пригласили регентом в храм Воскресения Христова у Варшавского вокзала. Там, действительно, настал пик моей карьеры, потому что я собрал очень хороший коллектив. Но хор в соборе решили полностью распустить, и я пел в целом ряде храмов, а последнее место моего служения до Софийского собора — это Свято‑Троицкая Сергиева пустынь. Мне там нравилось, несмотря, конечно, на тяжесть служб. Был отличный коллектив, мне было спокойно: я был помощником регента, но мне было хорошо. Тем не менее моё здоровье подкосилось, и я попал в больницу, в которой пролежал с короткими перерывами два года. У меня, собственно, до сих пор идёт восстановительный период.

— Но почему после больницы вы пошли в Софийский собор?

— Правду говоря, так получилось: после моего выхода из больницы в хоре Троице‑Сергиевой пустыни уже мест не было, а здесь освободилось место регента.

О музыкальном вкусе и наставниках, его формировавших

— У вас замечательная биография, послужной список. Видно, что профессионализма вам не занимать. Вопрос мой вот о чём: можете ли вы сейчас назвать тех композиторов, которые сформировали вас как человека — композиторов и светских, и церковных?

— Это, естественно, классика — основа любого музыкального образования. Для меня, конечно, из классиков ближе Рахманинов — его симфоническая и вокальная музыка, такая русская певучая душа: слушаешь — действительно большой стимул. А из церковных композиторов, на самом деле, — это петербургская школа: Архангельский, Шишкин; конечно, из современных — это москвичи: Третьяков, Александров.

Та музыка, которая не столько концертного плана, сколько служебного. Да, конечно, у всех на слуху — Дегтярёв, Туренков, да, фанфары звучат, но не всегда это к месту. Хочется чего-то более молитвенного; иногда обиход полностью подходит, можно что-то вставить из греческого, византийского или знаменного напевов — одним словом, всё хорошо в меру.

— Хотелось бы вспомнить о тех людях, которые сформировали ваш музыкальный вкус — ваших педагогах и старших наставниках.

— Всё было комплексно: сказать про кого-то одного сложно, а сказать про всех — также сложно, с каждым были свои истории. Даже взять, казалось бы, совершенно немузыкального человека — нашу классную руководительницу в училище, учителя физкультуры Лидию Цимерман. Она немка; своим примером учила точности: это чёткость, аккуратность, обязательность — как даже дневники вести.

Можно вспомнить своих педагогов по специальности: Владимир Евгеньевич Мелкой, Анатолий Павлович Емелин, Фёдор Михайлович Козлов, Владимир Константинович Баранов.

По сольфеджио у нас был совершенно великолепный педагог — Ирина Евгеньевна Тихонова: она у нас потом и в консерватории вела. Она вырабатывала в нас абсолютный слух, говорила, что это её цель.

— А что касается регентов? Кто-то повлиял на вас особенно?

— Мне очень помогла в своё время Мария Васильевна Долгинская — пела в Никольском соборе, помощником регента была. Старенькая-старенькая, замечательный специалист, которая знала устав настолько великолепно — на зубок. Она пела в храме чуть ли не с 20‑х годов. Ну, она совсем пожилая была. Она мне очень многое рассказала о тех регентах, о тех настоятелях, о тех священниках, которые были и которые как-то влияли на становление петербургской хоровой школы. У меня даже одно время была составлена с её слов такая большая таблица — кто где служил, буквально по годам; мне это было очень интересно.

Конечно, очень много дал регент, у которого я начинал, — Александр Александрович Цыганков. Он сейчас на пенсии, в последнее время пел в Казанском соборе. Для меня он был важен личным примером регента.

У него всегда было чему научиться, его любил коллектив, это было интересно.

Огромный толчок мне дал как человеку и регенту протоиерей Борис Глебов. Буквально с первого дня моего прихода в Спасо‑Преображенский собор, где он являлся старшим священником и отвечал за богослужебную часть. Он совершенно меня не знал. Я набрался наглости и смелости и претендовал на место помощника регента — он дал мне задание руководить хором одну службу. Ну, я её провёл. И он после того проявлял, фактически, отеческую заботу обо мне: он для меня стал духовным наставником. Очень много мне рассказывал полезного — как петь во время службы, почему именно так, какие традиции именно петербургские.

— Можете рассказать какой-либо примечательный для вас случай? Может быть, самый яркий?

— Ну, навскидку, один из примеров того, как он относился к службе. Я пришёл в простой рубашечке на клирос; он говорит мне: «Василий, ты — регент, ты стоишь перед коллективом, ты должен давать пример. Просто пиджак и галстук — это дисциплинирует любого».

Был случай другой — меня это поразило, зная достаточно крутой нрав о. Бориса, для которого любая мелочь на службе важна: момент вступления, момент окончания, темп. Идёт служба Великой Субботы, выходит о. Борис — он очень любил, если сам не служит, читать Апостол, — и вдруг произносит не тот прокимен. Я понимаю, что я-то его знаю, но ребята мои в хоре — нет. Спели мы то, что положено. Ну, думаю, сейчас будет нагоняй. Он вызвал — начал извиняться; говорил, что всё всегда помнил, а тут выскочило из головы. После этого он попросил прощения, сказал: «Прости, я тебя подставил. Но молодец, что спел правильно». Я думаю: ничего себе — нашёл в себе силы признать свою ошибку; он заслуженный, маститый, но тем не менее…

О служении регента и музыкальных вкусах прихожан

— Другой вопрос, отчасти касающийся предыдущего: с вашей точки зрения, какова роль регента в богослужении?

— Я бы сказал, она очень важная. Тут необходимы разные качества — не только профессиональные, но и такие, как интуиция, потому что вести службу просто так, зная, что зачем идёт, — проще робота поставить. Есть такие в Петербурге люди. Тут принцип таков: «Ну а что? Я же знаю, что зачем идёт», — и раз, раз, раз — служба пропета.

Но нужно иногда чувствовать, можно это спеть или нет: вроде как подходит и по стилю хорошо, но что-то не так. Ты понимаешь, к примеру, — погода другая. Даже от погоды зависит.

— Ничего себе! А почему?

— Восприятие человеком службы иное. Вот дождливая погода: если мы будем петь что-нибудь фанфарно‑крикливое, то оно не пойдёт — не получится молиться. Главное, чтобы пение хора не мешало молиться; главное, чтобы оно помогало. Многое зависит даже от настроения коллектива. Потом — даже изменения чисто физиологического характера: кто-то подкашливает, кто-то сипит — значит, уже меняешь репертуар, чтобы это не мешало человеку, чтобы не дать ему дальше заболеть и в то же время чтобы служба прошла нормально.

Конечно, ещё важно чувствовать прихожан: вообще, церковное пение, как говорил ещё Василий Великий, необходимо для того, чтобы наряду с приятным для слуха вливалось полезное для души. В этом цель. Для этого требуется не только профессиональный опыт, но ещё и жизнь — жизнь в храме, жизнь именно приходом, именно службой, которая здесь совершается.

— Ещё вопрос: музыкальные вкусы у прихожан и духовенства меняются с течением времени. Вы застали изменение этих вкусов?

— Вот как пели 20 лет назад — поразительная разница. Это во‑первых: я попал ещё молодым юношей под обучение представителей старой школы — всё было регламентировано. Храмов было, конечно, меньше, но всё было настолько регламентировано, что ты не чувствовал пестроты в репертуаре от храма к храму. Сейчас — в одном месте поют такие гласы, в другом — другие. Здесь поют деревенским распевом, здесь — музыку барокко. Тогда была чёткая установка: гласы — только Придворной певческой капеллы; устав был приблизительно один и тот же. Сейчас везде всё по‑своему. Изменения, как видите, произошли масштабные.

По репертуару тогда преобладали только петербургские композиторы. В постперестроечное время очень много храмов открылось, была жуткая нехватка и певчих, и регентов. Каждый стал привносить что-то своё. С одной стороны, это хорошо, но с другой стороны появился такой калейдоскоп, что не поймёшь, что к чему.

Однако замечу, что сейчас — и это положительная черта современности — грамотных певцов стало больше.

— Переходя к заключению нашей беседы, скажите: вы стали регентом Софийского собора. Какие творческие планы у вас? Какие первые впечатления от коллектива?

— Первые впечатления — очень благоприятные, потому что редко где встретишь такую ответственность, с которой наши певцы подходят к своему делу. Очень ответственные, очень грамотные: музыканты с хорошим образованием, вокальными данными. Это меня приятно порадовало прямо с первого дня. Творческие планы — всё‑таки приспособить пение, так сказать, адаптировать его к возможностям коллектива; поменьше брать именно концертных произведений; по возможности вводить греческое пение (хотя это безумно сложно). А так, в основном, я ориентируюсь на петербургскую школу; из московской меня привлекают произведения архимандрита Матфея (Мормыля), Третьякова, Чеснокова. В разумных пределах будут и Ведель, и Бортнянский.

— Понятно. В заключение нашего интересного разговора хотелось спросить вас о любимом музыкальном произведении: что бы вы посоветовали?

— Та музыка, которая меня действительно вдохновляет, даёт успокоение, — это Второй и Третий фортепианные концерты Рахманинова.

— Спасибо за интересную беседу!

Беседу вёл Игорь Хмара, 2017

 

Источник: //tsarskoeblagochinie.ru/pravoslavnoe-chtenie/224-poyu-bogu-moemu-dondezhe-est