Илья Дербилов:

«Это не опыт, это жизнь»

Илья Дербилов, выпускник Хорового училища имени Глинки 1999 года. С 2002 — хормейстер Певческой капеллы С.-Петербурга. В 2007–2012 — художественный руководитель и главный дирижёр Дальневосточного академического симфонического оркестра (Хабаровск).

— В твоей официальной биографии сказано, что ты вернулся в Капеллу в 2012 году. Можешь рассказать, что предшествовало этому возвращению?

Для меня возвращение в Петербург было достаточно мучительным, потому что я с одной стороны хотел этого, а с другой — вернувшись сюда, вынужден был начинать всё с самого начала. В тот момент, когда я уезжал из Хабаровска, мне был 31 год. Для такого возраста те возможности, которые у меня были там, были невероятными. Понятно, что Хабаровск это достаточно далеко от центра, но это потрясающий город, имеющий большие ресурсы. Когда я приехал в Хабаровск, мне исполнилось 26 лет. Первое время я там работал исполняющим обязанности. Была вот эта формальная приставка «и. о.» художественного руководителя и главного дирижёра — просто на случай того, что что-то не сложится. Я совершенно нормально к этому отнёсся, и меня это не беспокоило. А потом уже утвердили на должности. И вот... все говорят, что это такой бесценный опыт... Я не воспринимаю это как опыт, потому что это для меня была жизнь. Я до сих пор там бываю, раз или два в год. Это для меня родной город. Ноги сами идут и сами помнят все расстояния. Там у меня была очень яркая и насыщенная жизнь. Мы очень много выступали с оркестром.

Про оркестр я не могу сказать, что как-то его «поднимал». До меня там был потрясающий дирижёр — Виктор Зигфридович Тиц, дирижёр старой школы, из музыкальной фамилии. Из-за немецкого происхождения во время войны их семья была сослана в Иваново, потом вернулись. Он окончил теоретический факультет Московской консерватории, затем аспирантуру у Лео Гинзбурга. Он был очень известен в стране, и это был настоящий мастер советской старой школы в хорошем смысле, то есть очень тщательный. А его немецкие корни давали о себе знать в его въедливости, пунктуальности и дотошности во всём, что касалось музыкального материала. Очень чистый и светлый человек. Я приехал год спустя после его смерти.

Но с этим оркестром связано имя ещё одного известного советского дирижёра. Это Юрий Ильич Николаевский. Он работал в разных местах, был великолепным дирижёром. У него был оркестр в Московской консерватории. Есть записи, где в этом оркестре стоит Ю. А. Башмет — студент ещё. Есть запись, где скрипач — будущий концертмейстер Гос. оркестра им. Светланова — С. Г. Гиршенко. С Николаевским очень любил выступать Рихтер, их взаимодействие было исключительным. Так вот, в 1960-е годы Ю. И. Николаевский руководил Хабаровским оркестром четыре года. И с именем этого музыканта связано то, что этот оркестр был переведён из ведения Радиокомитета в состав Филармонии.

Создан Дальневосточный симфонический оркестр был в 1936 году — в ужасающее для нашей страны время. Но именно в это время было решено, что на Дальнем Востоке нужен симфонический оркестр. В советские годы была распространена система госконцертов, росконцертов, союзконцертов. И этот оркестр был в списке тех коллективов, куда Союзконцерт направлял дирижёров. В качестве гастролирующих дирижёров сюда приезжали выдающиеся музыканты — и К. И. Элиасберг, и Р. В. Матсов, и Н. Г. Рахлин, и Н. С. Рабинович, и А. С. Дмитриев, и М. В. Кукушкин. И это замечательно, потому что в оркестре сохранились замечательные традиции. Например, там изумительная библиотека.

В начале 90-х Виктор Зигфридович Тиц сделал такую операцию. Оркестр находился в составе Филармонии. Там был художественный руководитель, а был директор. Но личности такого масштаба всегда тесно, если над ним есть руководитель. Это очень непросто, когда есть ещё какой-то художественный руководитель, который может тебе что-то порекомендовать. Здесь амбиции играют не на шутку. И В.З. произвёл ряд манипуляций, и оркестр превратился в самостоятельную единицу внутри Хабаровского края. Он вышел из состава Филармонии.

— Получается, он сперва вышел из-под Радио-комитета и вошёл в состав Филармонии, а затем вышел из состава Филармонии и стал самостоятельным?

— Да. И в результате художественный руководитель и главный дирижёр становится главным действующим лицом, потому что он ещё становится и директором. Он сам принимает решения в отношении, скажем, премирования или приобретения инструментов. Сам начинает распоряжаться финансовыми потоками.

— А репертуаром?

— Ну, по поводу репертуара, сразу должен сказать, что у меня не было никаких ограничений. Всё, что хотел, то и дирижировал, и никаких проблем не было совершенно.

Так вот, оркестр был самостоятельным. А когда Виктор Зигфридович начал болеть, то стало сложно. Руководить-то кто-то должен. Тем более, ладно, если оркестр в составе Филармонии, то эту работу может организовать директор, пригласить дирижёров, и финансовая сторона не висит так. А когда оркестр самостоятельный, голова выпадает полностью — и дирижёр, и директор, и руководитель,— и тогда очень большие сложности начинают возникать. И когда он болел, примерно за полгода до его смерти было принято решение вернуть оркестр опять в Филармонию. Для него это был, как некоторые считают, дополнительный удар. Но тут иначе было невозможно, можно было коллектив потерять. В Филармонии появился новый директор — это Александр Петрович Емельянов. И как раз, когда я пришёл, начиналась новая страница взаимодействия оркестра и Филармонии. То есть надо было опять заново научиться взаимодействовать. Я считаю, что этот период прошёл достаточно гладко, несмотря на то, что не все в оркестре были согласны с тем, чтобы вернуться в Филармонию.

Словом, к моменту, когда я пришёл, оркестр находился в некотором ослаблении. В свои последние годы В. З. Тиц уже не мог прикладывать столько сил, сколько прежде. Однако в советское время работала система распределения, и в оркестре играли выпускники из Ленинградской консерватории. Например, был замечательный валторнист по фамилии Иванушкин. Он, может быть, не отличался красотой валторнового звука, но у него никогда не было киксов. Когда я пришёл в оркестр, ему было 73 или 74 года. И вдруг он задаёт мне такой вопрос: «Скажите, а когда вы последний раз были на Мастерской?» Я так поразился! А оказалось, он учился в Детском доме для музыкально одарённых детей, который находился на Мастерской улице. Получается, мы вышли выпускниками одного и того же дома с разницей в много лет. Совершенно фантастические истории рассказывали эти люди. Меня также связывали очень близкие отношения с инспектором оркестра, Владимиром Иосифовичем Хацнацким. Мы с ним отмечали совместный юбилей: 11 сентября 2011 года мне исполнилось 30 лет, а у него — 50 лет, как он пришёл в симфонический оркестр. То есть он пришёл профессиональным музыкантом в этот оркестр за двадцать лет до моего рождения!

— О каких достижениях в Дальневосточном оркестре ты вспоминаешь с гордостью?

Мы неплохо играли. Мы участвовали в двух фестивалях Юрия Башмета. Как раз туда приехал Юрий Башмет, ему понравилось, он организовал свой первый фестиваль. Потом было принято решение, что фестиваль должен стать ежегодным, и он уже на следующий фестиваль пригласил оркестр, мы выступили, потом он пригласил ещё... Он привозил туда своих солистов, свой оркестр «Солисты Москвы», а потом уже играл с нашим оркестром, сам дирижировал...

Ещё одна из ярких страниц — сотрудничество с Дмитрием Хворостовским. Удивительное совершенно. Как раз тогда проект Константина Орбеляна и Дмитрия Хворостовского «Песни военных лет» пошёл по стране. И случилось так, что в гастрольной карте у них вдруг появился Хабаровск. И для меня это было тяжёлое испытание, потому что я тогда только заканчивал свой второй год работы в оркестре, и вдруг — Хворостовский. И ты понимаешь, какой это уровень. Тебе присылают нотный материал, у тебя две репетиции — и всё. И действительно мы подготовились тогда очень здорово.

— Две репетиции с солистом? А сколько своих репетиций перед этим?

— Там материал не был очень сложный. Где-то репетиций пять, наверное, было у нас самостоятельных. Обычно делается так: один раз посмотрели ноты, потом пришёл солист, с ним прошли, и уже на концерт. А у нас настолько тщательная работа была проделана, что он приехал, и оставалось только проиграть эти песни. Он, наверное, даже не ожидал такого.

Те три-четыре дня, что он находился в Хабаровске, мы практически всё время находились вместе. Не могу сказать, что мы стали какими-то близкими друзьями, нет. Но полгода спустя он изъявил желание приехать в Хабаровск ещё раз. У него было несколько программ. И Песни военных лет и что-то ещё. И опять он также приехал, опять мы так же подготовились, опять был классный концерт и потрясающие отзывы.

А потом... на Дальнем Востоке есть такая дата, окончание Второй мировой войны. Это не 9 мая, а 2 сентября. Это дата окончания войны с Японией. И в 2010 году отмечалось 65-летие. На Сахалине, где шли ожесточённейшие бои, поскольку эта территория была наполовину японской. В Южно-Сахалинске был запланирован концерт в честь этой даты. Туда решили пригласить Хворостовского. И спросили его, какой оркестр пригласить? За средствами никто не стоял. И он сказал, что хотел бы выступить с Дальневосточным оркестром из Хабаровска. И так состоялся третий эпизод нашего такого общения. Поэтому у меня осталась память о нём самая светлая. А в тот момент — небывалое ощущение ответственности.

Кроме того, Хабаровская филармония очень активно работала и с Московской филармонией, большое количество солистов приезжало к нам. Практически ни один наш концерт не обходился без участия приглашённых солистов из Москвы, реже из Петербурга.

Много-много историй. Этот период был для меня самым счастливым в профессиональном плане. Я был совершенно самостоятельным, и мне позволялись такие вещи, которые я хотел. Я очень хорошо общался с Губернатором. Он меня включил в состав Общественной палаты. С Министерством культуры Хабаровского края у меня были прекрасные отношения. Всё, о чём только можно было мечтать, у меня появилось в 31 год. Ещё и зарплата неплохая была. Была вероятность, что если я отработаю там десять лет, то мне отдадут квартиру, в которой я жил... Но я как-то не сильно на это обращал внимание. Может, потому что был слишком молод. Может, потому что мной двигала какая-то идея о собственном совершенствовании, профессиональном росте.

— Создаётся ощущение полного благоденствия. Всё было так безоблачно?

Мы достигли максимального уровня, которого могли достичь, обладая теми ресурсами, которыми мы обладали. Пришли новые хорошие музыканты, пришла молодёжь. Может быть, уровень кадров был не заоблачно высоким. Но планомерная ежедневная работа давала плоды, и постепенно люди росли. Ведь для оркестра не обязательно, чтобы все музыканты были звёздами. Это может быть хорошо для «проектных» оркестров типа оркестра Курентзиса «MusicAeterna» в Перми или Люцернского фестиваля, где Наталья Гутман играет в группе виолончелей. А для стационарного симфонического оркестра не нужно, чтоб в нём сидели какие-то супер выдающиеся музыканты. Достаточно того, чтоб эти музыканты были профессиональны, а дальше уже ежедневная работа воспитывает их, как коллектив. Поэтому я не могу жаловаться на качество: то, что мне удалось испытать, работая с этим коллективом (особенно, в моём возрасте) — это величайшее счастье.

Но дальше, чтобы сделать рывок, нужны были серьёзные финансовые вливания. Нужно было приобретать новые инструменты, жильё для приглашённых артистов. Ведь и в прошлые времена, когда люди приезжали по распределению, они могли отработать два года и уехать, а могли отработать десять лет и получить квартиру. То есть их мотивировали. А в последние годы Виктора Зигрфридовича многие музыканты уехали. В частности, первые голоса: первая флейтистка, первый фаготист, первый трубач — несколько ключевых музыкантов. Умерла легендарная концертмейстер оркестра. Так что проблема кадров, конечно, существует. Но сейчас туда пришёл новый дирижёр, Антон Шабуров, выпускник Московской и Уральской консерваторий. Я очень надеюсь, что опять пойдёт рост коллектива.

— Что было труднее всего в твоей жизни в Хабаровске?

— Хабаровск это, конечно, очень далеко. И это очень большой контраст с Петербургом. Во всём. И в образе жизни, и в каких-то взглядах. Такой большой культурной среды, как в Петербурге, там нет. Её не доставало. А это влияет на всё. А ещё и разница во времени — семь часов. Связаться с кем-то из Петербурга — целая проблема. Ты встаёшь в восемь утра, а здесь это глубокая ночь, ты ни с кем поговорить не сможешь. Когда в два-три ты идёшь с работы, здесь раннее утро и люди — мама, брат — поднимаются на работу, и поговорить возможности нет. Когда там наступает вечер, и нужно думать о том, чтобы ложиться спать, тут ещё у всех рабочий день. И единственный момент, когда можно пообщаться,— это три-четыре часа ночи. Но в это время хочется спать. То есть не столько расстояние, сколько вот это несовпадение дня и ночи. Да и расстояние тоже. Просто так не съездить на выходные. Билет туда и обратно стоит 20 000 рублей, это всё-таки деньги. Поэтому когда я находился там, я ездил в Петербург три-четыре раза в год: один раз летом, один раз на Новый год, ну и ещё, если совпадало с какими-то гастролями.

— Как получилось, что ты вернулся в Петербург, в Капеллу?

— У нас, выпускников Хорового училища, есть, с одной стороны, очень большие амбиции, а с другой — присутствует понимание определённой художественной планки, которая должна присутствовать. И я, конечно, прекрасно понимал, что у меня здесь ещё не всё, что необходимо. И это меня немножечко напрягало. Почерпнуть новое было не у кого. Отсутствие конкурентной среды. Всё здорово, и всё есть. А с другой стороны ты понимаешь, что у тебя нет возможности развиваться дальше. Это же профессия, в которой развитие должно идти непрестанно.

Поэтому когда поступило предложение от Капеллы, от Александра Владиславовича Чернушенко, я практически не раздумывал. Прежде, когда мы разговаривали с Владиславом Александровичем, он всегда говорил: «Илья. Мне нужен хормейстер, но я не могу вас отсюда вырывать и приглашать на это место, поскольку понимаю, что ваша деятельность сейчас больше связана с оркестром, и это правильно». А по поводу оркестра (хотя я ни о чём не просил) он говорил, что никак не вмешивается в его дела. В Капелле существует такая негласная договорённость, что оркестром занимается А. В. Чернушенко, и это его вотчина, а хором занимается В. А. Чернушенко, и это его вотчина. И никак друг за друга никаких решений не принимают. Так что приглашение в оркестр исходило именно от А. В. Ему нужен был свой человек.

— Видимо, своим человеком ты стал для Капеллы раньше. С чего начиналось твоё сотрудничество с Капеллой?

— Я достаточно долгое время находился рядом с Владиславом Александровичем Чернушенко, и нашему общению исполняется 15 лет. Может быть, это и не очень много, но для меня это почти половина жизни. А учитывая, что я пришёл, ещё будучи студентом четвёртого курса дирижёрско-хорового факультета, удалось многие вещи воспринять с самого начала. До этого у меня не было никакого опыта самостоятельной работы. То есть профессиональная работа в качестве дирижёра, в качестве хормейстера, у меня начиналась именно в Капелле и именно с В. А. Чернушенко. Хотя я не могу не отметить и своих замечательных преподавателей: это мой первый учитель Владимир Евгеньевич Беглецов, которого я ценю и очень уважаю, он для меня очень близкий и родной человек; потом в консерватории я учился один год у Андрея Александровича Петренко, но это скорее был проходящий вариант. А потом я четыре года учился и оканчивал у Валерия Владимировича Борисова, который сейчас является главным хормейстером Большого театра. С ним до сих пор меня связывают очень близкие и тёплые отношения. Ну а на четвёртом курсе я пришёл к Владиславу Александровичу Чернушенко, и моя дальнейшая дирижёрская жизнь напрямую связана с этим человеком. И именно то, что он пригласил меня в качестве дирижёра и хора и оркестра, это для меня очень ценно и приятно. И, наверное, в первую очередь это говорит не о том, что он меня оценил в тот момент с профессиональной точки зрения, а это скорее признание человеческой, духовной близости. Потому что Капелла это такое учреждение, где помимо профессиональных качеств важно дружеское близкое партнёрское доверие.

— Ты упомянул «мучительность» возвращения. В чём именно она состояла?

— В первую очередь в том, что у тебя уже есть какие-то сложившиеся представления о музыке. Свои методы работы. Но они немножко так или иначе были провинциальны. Были рассчитаны на оркестр, который так или иначе уровня гораздо ниже капелльского. Потому что в Капелле, ну что говорить, прекрасный оркестр. Сидят великолепные музыканты. Молодые, но замечательные. Они много слушают, они много знают. Они в прекрасной профессиональной форме. Кто-то ещё учится, кто-то только окончил. То есть у них у всех творческая форма очень хорошая. И какие-то методы, включающие в себя приёмы натаскивания, многократные повторения, дополнительные пояснения, здесь не требуются. Здесь требовались какие-то более действенные, более быстрые методы работы. Ну, если капелльскому оркестру для какой-то серьёзной программы достаточно трёх репетиций, то Дальневосточному оркестру для сложных концертов мы брали десять дней.

Вернувшись в Петербург, я оказался на самых первоначальных позициях — с точки зрения наработанного багажа, с точки зрения авторитета. Когда ты приходишь в другую организацию, ты приходишь в качестве подчинённого человека. Второго лица. Тебе приходится действовать не самостоятельно, а так, как необходимо. И этот момент был достаточно мучительный, достаточно сложный.

Поэтому я очень благодарен руководству в Хабаровске, потому что они мне дали время до Нового года (а был сентябрь). Они сказали: если ты почувствуешь какой-то дискомфорт, или что-то такое, то дверь для тебя будет открыта. А ведь они тоже не могли сидеть сложа руки. Им нужно было объявить конкурс. А это единственное место в стране, какое я знаю, где на такое место объявляют конкурс. Потому что обычно такие назначения принимаются кулуарными решениями. Объявляется, вроде, что «требуется главный дирижёр», а потом он берётся и назначается. А чтоб проводился конкурс, присылались заявки — по тридцать—сорок — из них отбирались, скажем, пять—шесть кандидатов, имеющих образование, опыт — такого я, честно говоря, не встречал.

— Столько же кандидатов было и в тот момент, когда ты проходил конкурс?

— Да. Было порядка двадцати—тридцати заявок, потом отобрали шесть дирижёров, у которых был какой-то опыт работы. Вместе со мной принимал участие в этом конкурсе такой дирижёр Денис Власенко, он мой ровесник, выпускник Московского хорового училища, затем начинал в Московской консерватории, а заканчивал у нас, у Титова, поскольку в Москве наступил момент, когда сделали второе обучение платным. И если я не попал под это и окончил бесплатно, то в Московской консерватории сделали это сразу же. И получилось, что он учился-учился-учился, и вдруг обучение сделали платным, и он тогда в знак протеста просто отчислился и перевёлся к нам. И вот, он тоже принимал участие в этом конкурсе. И выбирали между нами двумя. Его спросили: готовы ли вы остаться в Хабаровске работать?

— Разве это не само собой разумеется, что если человек подаёт заявку на такой конкурс, то он готов остаться работать?

— Не обязательно. Бывает так, что кто-то хочет сначала понравиться, а потом начинает выставлять какие-то свои условия. И Денис честно сказал, что на какое-то количество концертов он готов приезжать, но постоянно здесь жить и работать — нет. А я сказал, что да, конечно, я готов приехать.

— Твоя нынешняя должность в Капелле называется «второй дирижёр хора и оркестра». Эти две роли сходны или есть какие-то кардинальные различия?

— Отличия большие. Они обусловлены в первую очередь тем, что сама функция дирижёра в оркестре и дирижёра в хоре — очень разные. Даже на таком примере: при выезде на гастроли дирижёр хора, как правило, едет в одном автобусе с хором, а дирижёр оркестра может ехать самостоятельно. Допустим, Гергиев или Темирканов могут прилететь с оркестром на одном самолёте, а потом уезжают отдельно на машине. А в хоре предполагается, что дирижёр хора и хор это единое целое и одна семья. И в Капелле это тоже так. Хор — это Владислав Александрович Чернушенко. Это его личность, это его опыт, это его масштаб. Его работа с хором — ежедневная. Есть какие-то моменты, когда он просит меня провести репетиции или готовить какой-то материал. Но практически всю работу, шлифовку, выверение — этим занимается он. Другое дело, что у меня есть ряд своих программ с хором, которые я дирижирую. Всенощную Рахманинова, Литургию Чайковского, Демественную литургию Гречанинова, ряд оркестровых программ (хор с оркестром). Но всё основное время с хором репетирует Владислав Александрович.

Во всём, что касается оркестра, ситуация другая. Потому что оркестр, как коллектив, может существовать сам по себе. Допустим, у Александра Владиславовича есть какие-то программы. Их не так много, но они очень серьёзные. Он ведёт эти программы. Потом у меня есть круг моих концертов — один-два в месяц. И моя основная должность — дирижёр оркестра. В биографии на сайте Капеллы не совсем корректно сказано, потому что не существует такой должности «второй дирижёр». Есть главный дирижёр и просто дирижёр. И во время отсутствия главного дирижёра вся ответственность за то, что происходит в оркестре, лежит на мне. Всё, что касается творческих вопросов,— будь то приглашённые дирижёры (а у нас большое количество и приглашённых дирижёров), все эти вопросы задаются мне. Это касается и того, что я могу подойти к кому-то из оркестра, что-то обсудить, порекомендовать.

Я должен сказать, что у меня с оркестром сложились очень хорошие отношения, и я благодарен ребятам за это. Но чтоб тебя приняли за своего, на это тоже требовалось время — минимум, года три. Это был достаточно сложный период. Слава богу, что хватило на это сил. Потому что у меня были и другие предложения — например, вернуться в Хабаровск. Три года спустя. Очень просили. Вплоть до того, что приглашал сам Губернатор. Но в одну и ту же воду дважды ступать не стоит. Было ещё приглашение, которое мне очень нравилось,— в Улан-Удэ. Возглавить Бурятский оперный театр. Я туда съездил: там прекрасный театр. Другой вопрос, что там оркестр не в лучшей форме. Но солисты — великолепные. Ариунбаатар Ганбаатар — баритон, которому Гергиев вручил гран-при на последнем конкурсе Чайковского,— как раз солист Бурятского оперного театра. Очень хорошая труппа — ещё с советских времён. Потрясающее здание самого театра, построенное во время войны. И вот меня туда пригласили на место художественного руководителя и главного дирижёра. Предложение очень лестное. Разговор шёл уже о вариантах контракта, куда я вносил свои поправки. Но... я остался в Капелле, несмотря на трудности, и не жалею об этом. А теперь, по истечение пяти лет, что я здесь работаю, у меня уже есть хороший контакт с оркестром и с хором, и в этом плане я не могу ни на что жаловаться.

— Складывается такое ощущение, что ты универсал. Тут хор, там оркестр, так ещё и театр — ты несколько лет работал в Театре оперы и балета Консерватории, тебя приглашают на главную должность в Бурятский оперный театр. Ты чувствуешь себя комфортно и на этой стезе?

— Я даже больше скажу. Ещё когда я учился в Хоровом училище, у меня был очень тесный контакт с Александром Иннокентьевичем Лукьяновым, нашим преподавателем сольного пения, и у меня был период, когда я очень серьёзно думал о том, чтобы поступить на вокал — и действительно поступил, и два года учился у такого выдающегося певца Николая Петровича Охотникова, которого в октябре 2017 не стало. У меня с ним тоже были очень хорошие отношения и тоже была очень большая дилемма, по какому пути пойти. И когда я вернулся сейчас в Капеллу, я попросил Владислава Александровича меня послушать. И В. А. начал привлекать меня к солированию в концертах. То есть у меня было несколько программ, когда я пел, допустим, басовую партию в Реквиеме Моцарта, ряд других реквиемов и месс пел в качестве солиста с хором и оркестром, пел в концертах военных песен. Даже на гастролях с хором Капеллы пел монолог Бориса Годунова. То есть эта стезя тоже не осталась обойдённой.

Кроме того, в своё время я старался заниматься и роялем, особенно в консерватории. У меня была преподаватель клавесина и фортепиано Елена Александровна Серединская. Замечательный преподаватель, прекрасный музыкант. Она мне не давала выехать в консерватории на старом багаже. Всё время что-то новое учил и всё время занимался. И у нас в хоре ведь тоже есть должность — концертмейстер хора. Наша предыдущая концертмейстер, Татьяна Аникина, за эти пять лет дважды уходила в декрет. И Владислав Александрович никого не хотел брать на её место. И я выполнял помимо всего прочего ещё функции концертмейстера. Но сейчас Татьяна ушла совсем, и Владислав Александрович взял на её место Игоря Егорова, выпускника Хорового училища (2010 года). Так что мне теперь, по крайней мере, не придётся этим заниматься. Потому что временами это становилось очень тяжело. Когда первый час ты должен репетировать с оркестром, на второй час ты бежишь на репетицию хора, потому что там нужно аккомпанировать, какую-то крупную форму (мессу, реквием, сцену из оперы; один раз пришлось повозиться, когда аккомпанировал Колокола Рахманинова). А третий час ты идёшь, с Людмилой Алексеевной занимаешься, потому что на следующей неделе нужно что-то петь. Вот реально были такие дни, даже недели. Но самое сложное в том, что психология исполнителя и психология дирижёра совершенно разные. Если дирижёр это один эмоциональный посыл, то певец — совсем другое. Ты, наоборот, должен быть непробиваемым и стараться не реагировать на какие-то эмоциональные посылы. Это, конечно, была на разрыв работа. Поэтому я очень благодарен своим учителям, которые мне всё время не давали спуску, и у меня есть такая возможность функционировать в разных областях.

— Можно ещё вспомнить, что в Хоровом училище ты учился кларнету в классе Александра Александровича Сухоцкого.

— Да! Я как раз недавно вспоминал Александра Александровича, и вспоминал, насколько он деликатный человек, замечательный преподаватель и музыкант. Я не могу сказать, что занимался много. В отличие, например, от Стаса Кочановского, который занимался органом и флейтой, делая всё это очень тщательно. У меня было две дороги — в училище я много внимания уделял дирижированию и много вокалу. И был фанатично предан этому. А кларнетом занимался постольку-поскольку, и приходил иногда на урок, даже дома не подготовившись. И А. А. говорил: «Ну, давай поиграем упражнения», и мы играли упражнения. Потом: «Ну, давай вот эту пьесу поиграем», и мы играли пьесу. Он мне показывал, я играл... Но так или иначе, ты два раза в неделю приходишь и по сорок пять минут этим занимаешься. И какое-то представление о том, как это всё работает, как это устроено,— откладывалось. Так что это всё тоже не бесполезно. Хотя сейчас я бы, наверное, больше внимания этому уделил, понимая, насколько это важно для будущей профессии.

— Три вопроса, традиционные со времён стенгазеты «Капелланин». 1) Какое место в твоей жизни занимает учёба в Хоровом училище?

— Я не могу сказать, что я за всё благодарен Хоровому училищу. Я безумно люблю училище, и годы, проведённые в нём, для меня являются бесценными. Но чтоб сказать так, мне нужно было бы тогда перечеркнуть всю консерваторию и всю аспирантуру, где я приобрёл тоже очень-очень много. С другой стороны, для нас всех Хоровое училище это то учреждение, которое нас воспитало.

— 2) Что более всего запомнилось тебе за время учёбы в Училище?

В первую очередь это те люди, которые нас воспитывали.

Это, безусловно, Владимир Евгеньевич Беглецов, который для меня и сейчас, и тогда — особенно в годы учения в Хоровом училище — человек, являвшийся абсолютно непререкаемым авторитетом, потому что бóльшую часть времени мы проводили вместе с ним. И я очень благодарен, что потом мне выпало счастье учиться у Владимира Евгеньевича. Это великолепный музыкант, настоящий мужчина, который прививал нам — может быть, в несколько своеобразной форме — основы мужской психологии. Ну и, конечно, все репетиции с Владимиром Евгеньевичем для меня всегда была радость. Его манера общения, его взгляды на музыкальный материал, были очень яркими.

Это, конечно, Ирина Борисовна Бабкова, мой преподаватель по фортепиано, которая относилась к нам не как к ученикам, а как к своим детям. Ирина Борисовна приходила на работу и начинала заниматься часа в три, когда у учеников заканчивались групповые уроки. Мы, весь её класс, сидели и ждали, пока она позанимается сперва с младшими, потом со старшими. Когда я был уже самый старший, то оставался последним. И когда уже все расходились, и я оставался один, это уже было часов в восемь вечера, она доставала термос и перед тем, как садиться за наше последнее занятие, кормила меня котлетками, бутербродами. Потом мы занимались, и после этого вместе ехали домой. Конечно, воспоминания о тех годах и об Ирине Борисовне — уже ушедшей — очень-очень тёплые. И может быть, впоследствии появились другие преподаватели, которые заняли важную часть моей жизни, но Ирину Борисовну я всегда вспоминаю с огромной теплотой.

Это, конечно, Александр Иннокентьевич Лукьянов. Он пришёл в Училище, когда мне исполнилось 16 лет, и я был на втором курсе. И у нас с ним сложилось настолько близкое общение, что я воспринимал его, как второго отца. Мой папа рано ушёл из жизни, и он мне, фактически, на какой-то период заменил отца. Я ему очень благодарен и, хотя у нас сейчас нет такого частого общения, я о нём помню, и он обо мне тоже, и когда мы встречаемся, у нас всегда очень тёплые встречи.

Ну и, конечно, для нас всегда был огромным авторитетом, и для меня колоссальной фигурой является фигура Сергея Юрьевича Дзевановского — человека, который, наверное, для Училища был всем. Не могу сказать, что мы его боялись. Я лично его никогда не боялся. Но я его очень-очень уважал. Думаю, это касалось всех. Принято говорить о нём, как о директоре, но нельзя забывать о нём, как о потрясающем фортепианном педагоге. Потому что все его ученики так или иначе — блестящие пианисты. Когда позже я учился у Елены Александровны Серединской — а она, как и С. Ю. Дзевановский, как и В. Е. Беглецов, ученица В. В. Нильсена,— я опять оказался среди этих людей в разговорах, в воспоминаниях. Для меня в первую очередь важно, какой человек профессионал. И только после этого — какой он человек. Если он в своём деле эксперт, это является для меня особым знаком. Таким экспертом был Сергей Юрьевич. Но ему я очень благодарен и за его отношение ко мне — он очень меня поддерживал во многих вещах.

Вот эти четыре человека — В. Е. Беглецов, И. Б. Бабкова, А. И. Лукьянов, С. Ю. Дзевановский, Хоровое училище у меня в первую очередь связано с этими потрясающими людьми и замечательными музыкантами.

— 3) Что бы ты пожелал Хоровому училищу?

— Есть капеллане, которые учились в Хоровом училище задолго до нас, есть те, кто учились в наше время, есть те, кто учились после нас. И когда встречаются разные поколения, то те, кто учились раньше, обычно говорят: «Ну, вот раньше-то было! А в ваше время — уже не то». То же самое я могу сказать, наверное, про тех, кто учился после нас. И, хотя такое отношение свойственно было всегда и всем людям (ещё со времён Платона), думаю, что в нашем случае это возможно изменить. В первую очередь, я связываю это с возвращением в Училище Владимира Евгеньевича Беглецова. Это мужское учебное заведение, здесь совершенно иные правила жизни. Они, возможно, напоминают кадетские корпуса. Но вот это ощущение капелльского братства (о котором, кстати, всё время говорит В. А. Чернушенко), должно сохраняться и прививаться с самого начала. Где-то я читал о дореволюционных военных учебных заведениях — типа кадетских корпусов,— что там выпускники, прошедшие курс обучения, в свои 12-13 лет могли к генералу, который когда-то окончил то же самое учебное заведение, обращаться на «ты». И это считалось нормальным. Потому что они оказывались в братских узах. Подобные узы должны сохраняться и в Хоровом училище. Владислав Александрович радеет за то, что капелльская структура должна оставаться несколько обособленной и закрытой; это уникальное учебное заведение и уникальные традиции, и эти традиции нужно сохранить — во что бы то ни стало. Нужно найти возможность держаться вместе капелланам, выпускникам, и находиться в одном поле. Сохранить то лучшее, что было заложено нашими далёкими предками и учителями — Палладием Андреевичем Богдановым, которого не только В. А. почитает за своего главного учителя. Недавно я смотрел передачу с В. Н. Мининым, и его спросили: кто один из главных ваших людей в жизни? И на первое место он поставил П. А. Богданова. И, может быть, для нас этот «Палладий Андреевич» в какой-то степени — Владимир Евгеньевич, может — Сергей Юрьевич, но должны быть обязательно такие люди, память о которых живёт на протяжении всей жизни выпускников Капеллы. Я очень надеюсь, что Училищу удастся противостоять бюрократической системе, и желаю ему сил для этого.

— Говоря о традиции, как ты считаешь, есть ли шанс, что когда-нибудь Хоровое училище снова объединится с Капеллой — организационно и территориально?

— Это, наверное, самый сложный вопрос. Начнём с того, что Хоровое училище было выведено из состава Капеллы, потому что для Комитета по культуре (или как он назывался в советское время, после войны) в своё время требовались дополнительные учреждения в области культуры, требовались подведомственные учреждения. Я думаю, что в принципе это, конечно, возможно, но это очень сложно, это потребует очень больших усилий. Лично я этого не застал. Я помню, что мы очень много выступали вместе с Капеллой, но несмотря на это у нас не было ощущения, что мы единое целое. Насколько это нужно? Я много общаюсь с Владиславом Александровичем. Он очень много об этом говорит, много об этом рассказывает. Мне трудно сказать, насколько это хорошо и насколько это возможно. Но если об этом у таких выдающихся людей такая тёплая память, значит, наверное, это действительно было хорошо. Насколько это возможно — затрудняюсь ответить. Но, думаю, нет ничего невозможного. Нужно просто понимать, насколько это необходимо. Потому что изначально вся система с Регентскими классами и с Инструментальными классами и Хоровая школа и Капелла — когда это был единый организм, это, наверное, было здорово.

— Спасибо большое!

Записал Пётр Трубинов

P. S. Пока материал готовился к публикации, Илья Дербилов принял предложение возглавить Ульяновский государственный академический симфонический оркестр «Губернаторский». Подробнее об этой работе дирижёра читайте материал Рязанского интернет-портала Для любого музыканта важно творить самостоятельно.